Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «Искусство»Содержание №16/2001

ТЕТ-А-ТЕТ
Лев ДОДИН

Любимые мои учителя...

Из выступления Льва Додина на конференции, посвященной творчеству режиссера и вручению ему премии
Союза театров Европы “Европа – Театру” 9 апреля 2000 года в Таормине (Италия).

Лев ДОДИНВсе начинается со школы, с учителей. К сожалению, на пути прогресса общество понесло множество потерь. И сегодня, когда учителей во плоти и духе зачастую заменяет нам Интернет, особенно необходим каждому не просто преподаватель, а Учитель в высшем смысле этого слова – человек, который способен на всю жизнь удивить тебя, заставить многое увидеть заново. Такой человек во многом определяет всю нашу судьбу.

Мне очень повезло: у меня были замечательные учителя, о которых я вспоминаю каждый день, работая или думая о работе. Прежде всего это Матвей Григорьевич Дубровин – прекрасный и, как часто бывает, не оцененный и не замеченный в России режиссер, педагог, ученик школы Мейерхольда. Когда само упоминание имени Всеволода Эмильевича Мейерхольда и метод работы по Мейерхольду были запрещены, Матвей Дубровин предпочел уйти из профессионального театра и создал детский театр, куда я пришел в пионерском галстуке в возрасте двенадцати лет. Дубровин окружил там себя сотней детей и умел разговаривать с ними обо всем на свете. Самыми прекрасными были дни, когда Матвей Григорьевич рассаживал нас вокруг себя и спрашивал: “О чем бы вы хотели спросить?” И мы спрашивали. Обо всем на свете. А он отвечал... С тех пор театр стал для меня местом, в котором можно и нужно говорить обо всем на свете.

Матвей Григорьевич был замечательным режиссером и актером. Я до сих пор помню, как он приходил на репетиции спектакля, который уже репетировался до него, по какой-нибудь плохой (хороших тогда не было) советской пьесе и начинал фантазировать. Для нас он был Учитель, казался Саваофом, хотя тогда был моложе меня теперешнего. Он влезал на сцену, садился на стул, переиначивал весь текст, и все оживало, смотрелось по-новому. Когда же Дубровин уходил, все возвращалось к прежней унылости, и мы не знали, как избавиться от нее, как сделать спектакль по-дубровински. Но сам факт чуда и ощущение, что театр – место, где происходит чудо, оставались.

Мне повезло с учителем и позже. Я пришел в театральный институт, мечтая о профессии режиссера. Но в те времена на факультет режиссуры не брали таких молодых: считалось, что для этой профессии требуется большой жизненный опыт. Мол, если хотите – идите учиться на артиста. Меня, к счастью, приняли, и я стал учиться у Бориса Вольфовича Зона. Он неизвестен в Европе, но, по моему глубокому убеждению, был личностью европейского масштаба в эпоху, когда всех нас разделяли незнание и человеческая глупость. Борис Вольфович был замечательным учеником Константина Сергеевича Станиславского.

Таким образом, мне посчастливилось прикоснуться к двум самым могучим ветвям современного театра ХХ века.

Я назвал двух своих учителей. На самом-то деле их было гораздо больше, о чем я никогда не забываю. Это – ефремовский театр “Современник”, впервые открывший тогдашнему зрителю, что такое правда в большом и малом. Это Большой драматический театр Георгия Александровича Товстоногова. Когда-то, еще будучи мальчишкой, я посмотрел с последнего ряда зрительного зала его спектакль “Пять вечеров” по пьесе Александра Володина. По сей день помню интонации артистов, мизансцены и декорации спектакля и свое потрясение от него. Я помню спектакли Анатолия Эфроса, режиссера фантастического по своей пронзительности, нервности, поражавшего своей человеческой открытостью.

Любой из трех режиссеров, названных мною, мог бы принять участие в сегодняшней церемонии с гораздо большим правом, чем я.

Я учился у Питера Брука, который привозил свои спектакли в Россию, а потом я смог увидеть их и за рубежом. Я учился у Джорджо Стрелера, о спектаклях которого сначала имел представление только по фотографиям. Я учился и учусь у своих учеников, заражающих меня своей молодостью, не позволяющих, с одной стороны, стремительно опускаться и стареть, а с другой – требующих от тебя чего-то нового, не того, что ты говорил предыдущему поколению учеников. Они ведь могут и должны встретиться... Я учился и учусь у своих артистов, даже когда спорю с ними.

Ученичество – это те зачатки идеализма, без которых театра не существует. Мы боимся отстать от компьютерного века. Чувства становятся подозрительными, а театр вне чувств невозможен – пусть они хотя бы осколки идеалистических представлений о любви, ненависти, жизни и смерти. В нашей действительности так трудно сохранить даже эти осколки идеализма, эти надежды. Но, сохраненные нами, они будут переданы последующим поколениям, чтобы уже те попытались бы эти осколки соединить или уж расколоть окончательно...