новости культуры

Елена Утенкова-Тихонова – коренная москвичка, училась в художественной школе, окончила Институт Сурикова. Тихую гармонию ее картин, ее особенную тональную живописность ни с чем не спутаешь, стоит только раз увидеть работы художницы. На групповых выставках она не бросается в глаза, не расталкивает соседей, существует всегда отдельно, чуть одиноко, зато, встретившись глазами с этим удивительным миром, всегда будешь стремиться к нему. Персональные выставки – а их у нее было уже немало в Москве – мгновенно собирают свою аудиторию. Люди смотрят, смотрят, печалятся, успокаиваются, улыбаются красоте и покою.

Работы Утенковой есть не только в российских музеях, картинных галереях, но и в частных коллекциях у нас в стране, а также в Германии, Италии, Франции, Швеции, Голландии, США и Южной Корее. Это неудивительно, ведь с ними так не хочется расставаться.

Елена любит Тарусу, ее улицы, дома, поляны, овраги, ее рассветы и вечера. Она рисует, а Таруса все «позирует» и манит своей красотой. Уловить и передать настроение, при этом не вторгаясь в тихое течение жизни, непросто. Как красивы ее пастели! Но и холсты не грубее, чужды заданности, настырности. Елена легко уступает другим фактурность, броскость, она ищет внутренний свет в природе, умеет ценить тишину. Тут все на искренности, на интуиции, все очень лично. Очарование гармонии, сообразности, нежности – вот сила притяжения ее картин. А что гармония дается только цельным натурам – уж поверьте. И убедитесь, прочитав текст, которым художница сопроводила свои работы.

Н.И.

Елена Утенкова-Тихонова

Прогулка

Почему-то издавна считается, что «гулять» должны только дети. Для взрослого это занятие если не постыдное (вспоминаются слова «гуляка», «загулял», «прогулял» и т.п.), то явно второстепенное. «Кончил дело – гуляй смело!» – гласит русская народная мудрость, и от этого бодрого пожелания в душе возникает ощущение, что дела ты своего, конечно, еще не доделал. И, видимо, даже пока не понял, где оно то самое главное дело, после конца и края которого обретется не только свобода, но и смелость, так необходимая уже сейчас.

Все меняется, когда рождается ребенок. Непозволительная роскошь прогулки становится священной обязанностью. Бескрайний мир, манивший улететь, вдруг сжимается до размеров двора с обрезанными тополями по краям и скрипучими качелями в середине, знакомой лужи у подъезда с облаком и осколками неба в глубине, старой песочницы у забора. Жизнь как бы заново заставляет проходить забытые азы бытия. Это не кончилось лето – это пришла осень… – вдруг с удивлением обнаруживаешь ты и уже радостно ждешь первого снега, совсем первого для тебя и твоего ребенка.

Мне кажется, что и время в детстве течет совсем по-другому, медленнее, тягучее. Оно замедляет свой ход, цепляясь за куст сирени перед твоим окном, закатываясь мячиком в заросли ваньки-мокрого у забора (когда найдешь – вынешь), терпеливо ожидая, пока звук превратится в букву, а буква сложится в твое первое слово. Но по мере того, как приходит умение смотреть вперед, а не по сторонам, считать, планировать и экономить это самое время, оно пугается, ускоряет свой ход и вот уже несется вместе с тобой по наезженным рельсам со скоростью поезда, а жизнь мелькает в окне, не давая разглядеть особенности пейзажа и названия станций.

«Из пункта А в пункт В вышли два пешехода…» – читает ребенок в школе свою первую задачу. «Через какой промежуток времени они достигнут своей цели?» – спрашивает учебник, и я понимаю, что эти пешеходы отнюдь не гуляют, что даже мысль о прогулке недопустима, как недопустимо объяснить ребенку всю нелепость данного вопроса. Ведь люди бывают разные, и не исключено, что кому-то из них захочется посидеть, поглядеть, а может, и вовсе пойти другой дорогой.

В прежние времена, судя по рассказам моей бабушки Елены Михайловны Заметиной, отношение к прогулке было иное. В 20-е годы прошлого века вместе с Валерией Ивановной Цветаевой бабушка приехала в Тарусу, городок на Оке, издавна привлекавший писателей и художников красотой окрестного пейзажа. Приехали они не одни, а с целой компанией таких же молодых людей, объединенных одной целью: организовать в Тарусе в летние месяцы школу «Искусство движения» (А.Дункан) «Каждый день, до или после занятий, мы ходили гулять, – вспоминала бабушка о том времени – Маршрут выбирался заранее. Иногда это был поход на Суторминскую гору (за 8 км от города), с которой открывался вид на Тарусу и где полагалось хоть один раз за лето, но встретить рассвет. Солнце медленно рождалось из речной глубины, дивно высвечивая распахнутые перед ним окрестности».

Если гулять решали вечером, то шли в Пачёвскую долину – «Долину грез», как окрестили ее прежние дачники. Там на склоне оврага подолгу сидели, отдыхая, завороженные таинственной красотой открывающегося пейзажа. В нашем семейном альбоме среди прочих старых пожелтевших снимков сохранился один, совсем маленький, на котором компания худеньких молодых людей в старомодных шляпках разместилась на большой поваленной березе на склоне того самого Пачёвского оврага. И хотя прежней дороги в Долину грез давно уже нет, земля продана под дачи, а любимая роща вырублена, мне верится, что именно та самая береза лежит сейчас на старом месте и именно на ее ветки так любят залезать мои быстроногие дети.

«Иди, погуляй!» – сочувственно говорит соседка Тамара, старая тарусянка, моей родственнице, с раннего утра готовившей обед на свою разновозрастную семью. «Как, одна? Просто так? – пугается та и вдруг с надеждой спрашивает: – Может я хоть козу вашу Милку с собой возьму?» После этих слов я уже другими, открывшимися глазами смотрю и на Милку, и на тетю Тамару, и на всех козьих хозяек, встречающихся мне на дороге в подозрительной удаленности от дома. «Это мои тайные братья», – догадываюсь я и уже представляю себе, как заведу козу и с самого утра буду бродить по оврагам и опушкам, отгоняя прутиком комаров и покрикивая на свою рогатую спутницу. А рыбаки, чего хотят эти хмурые люди, сбегающие из дома на рассвете, чтоб, отсидевши полдня в камышах, отказываться чистить и есть пойманную с таким трудом рыбу.

«Вы что рисуете, пейзажи или людей?» – как правило, спрашивает у художника любознательный доброжелатель. И мне хочется, как в детстве, показать ему язык, вместо того чтобы долго объяснять, что пейзаж для меня – это состояние души, а человек в пейзаже – неотделимая его часть, мимолетный прохожий и таинственный соглядатай происходящего.

И может, прав был один французский писатель, подумавший (в середине прошлого века), что человечество тогда выполнит свое призвание на земле, когда докажет, «что все грандиозное и ошеломительное, что оно могло свершить за тысячи лет, не стоит ни легкого аромата шиповника, ни оливковой рощи, ни любой собаки».