УРОК МХК

 

Александр ДЕМАХИН,
учитель МХК Сергиевопосадской гимназии

 

Что нужно для чуда?

По мне, самые лучшие уроки — это те, когда вдруг для тебя самого происходит открытие и ты понимаешь, что вне урока, вне духовного общения с учениками оно не могло бы состояться. За этими открытиями, по-моему, и стоит на уроки ходить — не для того же, чтобы услышать от ребят то, что и так знаешь сам. Другое дело — как взрыхлить для чуда почву?

Еще одна изначальная посылка. Хороший урок мировой художественной культуры сродни не искусствоведческой беседе, но скорее проповеди (предвижу неоднозначное восприятие этого слова, но употребляю его). Это — через искусство — разговор о человеке и его жизни. Мы будто бы разматываем клубок в обратную сторону: от культуры — к человеку. И делаем открытие.

Об одном таком открытии и хочется рассказать — прежде всего для того, чтобы осмыслить его самому, так как с трудом верится в возможность его повторить.

Материалы урока по теме “Музыка эпохи Возрождения”

• “Ave Maria” композитора Джулио Каччини.

• Рождественские стихотворения Иосифа Бродского.

• Возрожденческая живопись на религиозные сюжеты.

Домашнее задание к уроку

1. Прослушать композицию Джулио Каччини “Ave Maria”.

2. Найти информацию об истории создания этой музыки.

3. Прочитать цикл рождественских стихотворений Иосифа Бродского.

4. Выбрать стихотворение, созвучное с музыкой, и выучить его фрагмент наизусть.

Слышу, как учащенно забились уже сердца преподавателей мировой художественной культуры и музыки, заметивших в материалах и заданиях вопиющую ошибку. Однако именно эта заведомая ошибка и обеспечивает главный смысл того, что произойдет на уроке. Но обо всем по порядку.

Урок проходит уже после того, как изучены основные эстетические категории эпохи Возрождения, архитектура и живопись итальянского Возрождения, даны общие сведения о развитии музыкальной культуры в данную эпоху. Задача урока, лежащая на поверхности, — дать представление о конкретном музыкальном произведении, попутно развивая навыки синтеза различных видов искусства (в данном случае музыки, поэзии и живописи). Цель — внешняя — актуализировать у учащихся понимание эстетических категорий Возрождения. К внутренней цели вернемся позже.

Звучит “Ave Maria”. Пауза повисает в самом начале урока, сразу после просьбы рассказать об истории создания композиции: кто-то об этой части задания забыл, а кто-то стесняется указать учителю на ошибку. А ошибка, согласно интернет-энциклопедии “Википедия”, вот в чем:

“Ave Maria”, популярная и часто исполняемая ария, сочинена Владимиром Вавиловым около 1970 года. Это музыкальная мистификация, ошибочно приписываемая композитору Джулио Каччини. Вавилов включил эту музыку в пластинку, выпущенную “Мелодией” в 1972 году, с указанием: “Музыка неизвестного автора”. Считается, что работа была приписана Каччини после смерти Вавилова органистом Марком Шахиным, одним из ее исполнителей, открывшим новое произведение другим музыкантам. Затем, в 1987 году, оно было исполнено органистом Олегом Янченко и певицей Ириной Архиповой, после чего стало известно по всему миру.

Вот такая ошибочка. К слову, тот же Вавилов на той же пластинке представил и мистифицированную канцону Франческо да Милано, известную всем как музыка культовой песни “Под небом голубым” в исполнении Бориса Гребенщикова.

Собственно, на этом месте урок можно закончить — какой тут разговор о музыке Возрождения, если очевидно, что музыкой Возрождения тут и не пахнет. Можно закончить — а можно и начать. Начать с разговора о том, что считать ошибкой, и меняет ли что-то время написания музыки. Ведь выходит, что вся разница в информации: я говорил вам, что это музыка Каччини, и вы принимали это на веру; не будь в Интернете другой информации, вы бы продолжали верить в это; а музыка остается той же самой и в том и в другом случае. И вот эта “ошибка” дает нам возможность поговорить о неоднозначности информации и ее восприятия человеком.

А теперь представим себе, что после атомной катастрофы ходят по земле люди в скафандрах, и единственная информация, оставшаяся у них о том, как проходит свидание между мужчиной и женщиной, — это пародийная сцена из какой-нибудь современной комедии. И они верят, что так и было. Они ошибаются? С нашей точки зрения — да. Но для них эта ошибка ляжет в основу представлений о мире и уже не будет ошибкой. Не так же ли и мы во многом достраиваем свои представления о беломраморной Античности, темном Средневековье и блистательном Возрождении?

И, воспользовавшись все той же ошибкой, мы можем поговорить о мифологичности нашего мышления и представлений о мире.

Почему же Вавилов мистифицировал? Зачем ему нужен был этот обман? И та же ошибка позволяет перейти к разговору о советском времени, которое для современного подростка не менее неизведанно и мифологично, чем эпоха Возрождения: о том, почему религиозная музыка могла дойти до слушателя 1970-х только с помощью такой мистификации. И тогда, выходит, вавиловская “ошибка” — это поступок, и поступок по-своему трагический, когда настоящее подменяется прошлым ради права на существование.

А отсюда куда как естественно вытекает разговор об Иосифе Бродском, поэте, чьи стихи тоже имели особые отношения со временем, в которое появлялись. Однако ошибочным будет думать, что здесь мы преследуем цели социально обличительные. Нет-нет, что вы. А для этого давайте сейчас попросим кого-нибудь из учеников прочитать фрагмент одного из стихотворений Бродского, написанных им к Рождеству, благой вести о котором и посвящена “Ave Maria” (и не дай нам бог заранее знать, какое именно стихотворение прозвучит, — тогда открытие, ясное дело, не состоится). Разумеется, не важно, читает ученик его наизусть или по книжке, не так уж и важно, звучит при этом его чтении музыка или нет.

И вот один читает:

Не важно, что было вокруг, и не важно,
о чем там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.

Во-первых, они были вместе. Второе,
и главное, было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось
отныне, как минимум, на три делилось.

Морозное небо над ихним привалом
с привычкой большого склоняться над малым
сверкало звездою — и некуда деться
ей было отныне от взгляда младенца.

Костер полыхал, но полено кончалось;
все спали. Звезда от других отличалась
сильней, чем свеченьем,
....................казавшимся лишним,
способностью дальнего
....................смешивать с ближним.

А другой читает вот что:

Что нужно для чуда? Кожух овчара,
щепотка сегодня, крупица вчера,
и к пригоршне завтра добавь на глазок
огрызок пространства и неба кусок.

И чудо свершится. Зане чудеса,
к земле тяготея, хранят адреса,
настолько добраться стремясь до конца,
что даже в пустыне находят жильца.

А если ты дом покидаешь — включи
звезду на прощанье в четыре свечи,
чтоб мир без вещей освещала она,
вослед тебе глядя, во все времена.

И мы подмечаем (и подмечаем здесь и сейчас, все видим это впервые), как в повествование о евангельском сюжете Рождества Бродский вплетает “пастушью квартиру” и “включенную звезду” — детали не двухтысячелетнего, а явно современного, ближнего к нам происхождения. А когда вслушиваемся в завершающие строки каждого из стихотворений, то догадываемся: свечение звезды “во все времена” и способность “дальнего смешивать с ближним” — вот что совершается Бродским в этих стихах.

Человек, пишущий сегодня о Рождестве, не замыкается в прошлом, но, напротив, размыкает границы времен, делая эту, дальнюю, историю ближней — ведь для чуда достаточно включить звезду, смешав “щепотку сегодня” с “крупицей вчера”. И “трое в квартире” — это не какая-то далекая семья, это каждая семья, каждого из тех, кто есть сейчас в этом классе, и это для них важно, что они вместе. Выходит, сверхзадача Бродского как художника — используя мелочи, проговорки, как будто бы ошибки (какая у пастухов квартира?), соединить времена, дать этой вечной истории возможность случиться сегодня.

Ничего себе урок о Возрождении, в котором до этого момента искусство Возрождения вовсе не фигурирует! Вот теперь, здесь, и вспомним о живописи Возрождения: художники осмелились писать религиозные сюжеты не в пространстве обратной перспективы и иконописных канонов, а как если бы всё происходило здесь и сейчас — и создавали мистификацию трехмерного изображения, и “ошибочно” добавляли элементы архитектуры, моды, пейзажа, современных им (живописный материал здесь безграничен — к примеру, “Благовещение” Боттичелли и “Бичевание Христа” делла Франчески). Художники Возрождения, как Бродский, так и Вавилов, дабы воздействовать на современного им человека, ошибались, мистифицировали и разрушали границу времен, делая пространство единым.

Антон Павлович Чехов. “Студент”

Студент опять подумал, что… то, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему — к нему самому, ко всем людям…

…Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой.

А когда он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосой светилась холодная багровая заря, то думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы — ему было только 22 года, — и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла.

Вот и выходит, что та самая задача, которую так остро почувствовали художники-возрожденцы, — сделать так, чтобы, дотрагиваясь до одного конца, ты чувствовал, как дрожит другой, сделать вечное звучащим по-живому. А отсюда — и разговор в целом о культуре, вынесенной в название нашего замечательного предмета. О культуре как шаре (идеальная возрожденческая форма), который одно поколение бережно передает другому. И твоя миссия в этой жизни — не уронить его, не растерять ничего из того, что его составляет, и передать его дальше, по возможности вложив и свою щепотку. Потому что, опять же из Бродского:

…Никто не знал кругом,
что жизни счет начнется с этой ночи.

Тогда, в Вифлееме, никто не знал о чуде, не знаем точно и мы сейчас — может быть, чудо случается в эту самую секунду.

Пора признаться, что я намеренно умолчал до поры до времени еще об одном данном к уроку задании. Нужно не просто выучить фрагмент из Бродского, но и найти в гимназии то место, в котором ты мог бы прочитать это сам себе, где могли бы тебе прийти эти строки — и прочитать их там вот так, не декламируя, самому себе. И отсюда — девчонка в черном, читающая о Рождестве, сидя на верхней ступеньке огромной белой лестницы, и над этой ступенькой, и над девчонкой — еще вверх уходит огромное белое пространство до потолка. А мы стоим внизу, у основания лестницы, и для нас эта девчонка, произносящая слова Бродского, — что черная точка между белым и белым. И тут можно вскользь поговорить о любви возрожденцев к композиции картины и о том, как композиция помогала выразить смысл: ведь что-то похожее совершила и наша девчонка, выбрав это место для чтения, а значит, возрожденческий художник, высчитывающий свое “золотое сечение”, — это тоже не кто-то далекий, скучный и непонятный.

Важно в этих “играх с пространством” для меня еще вот что: разомкнуть границы класса, сделать произведение искусства длящимся в жизни, чтобы культура и искусство не ассоциировались с кабинетом номер такой-то, в то время как физика и математика — с кабинетами под другими номерами. Да, Бродский, или “Ave Maria”, или “Благовещение” могут происходить на окне столовой, в раздевалке, на лестнице — в этот момент времени, в этой жизни, у этих детей, таких, какие они есть, если урок мировой художественной культуры помог им смешать дальнее с ближним.

Вот такой вышел урок о музыке Возрождения… Стоит заметить, что перед уроком учитель знал только о том, что музыка Каччини написана Вавиловым. Зачем он предложил детям ее слушать? Зачем он дал им читать и учить Бродского? Как это все связано с эпохой Возрождения? Он об этом совсем не имел понятия, правда. И как случилось все остальное, он не понимает до конца, как и не знает в точности, что нужно для чуда…