Р. Сашина

Гоголь и женщины

Гоголь, пожалуй, самый непонятный из всех русских писателей. Его не понимали современники, не понимали и некоторые более поздние исследователи. Еще в нежинском лицее ученики дали ему прозвище “таинственный карла”. Если задуматься над причинами подобной репутации, то прежде всего приходит на ум, что “таинственность” Гоголя проистекала, должно быть, из противоречивости его суждений и взглядов. Противоречивость же эта объясняется тем, что он как огня боялся любой односторонности и, соответственно, полагал противоречия чертой самой действительности, самой жизни. “Односторонние люди и притом фанатики – язва для общества, беда той земле и государству, где в руках таких людей очутится какая-либо власть. У них нет никакого смирения христианского и сомнения в себе; они уверены, что весь свет врет и одни они только говорят правду” – так писал он А.П.Толстому в письме, посвященном театру.

В развернувшейся в свое время ожесточенной полемике между “западниками” и “славянофилами” Гоголь не пожелал примкнуть ни к тому, ни к другому стану, ибо слишком ясно видел достоинства и недостатки тех и других. Он писал об этих спорах: “...все они говорят о двух разных сторонах одного и того же предмета”. И снова многие сочли суждения его противоречивыми. Может быть, отчасти отсюда родилось и еще одно обвинение, которое постоянно предъявлялось Гоголю и при жизни, и впоследствии: обвинение в неискренности и ханжестве. Сомнения такого рода вызывали даже самые задушевные, самые лирические его произведения, такие, например, как “Авторская исповедь” или “Ночи на вилле”. Странно, удивительно. Почему, когда мы читаем воспоминания декабристов или Тургенева, даже Боборыкина, Горького наконец, почему нам и в голову не приходит усомниться в правдивости авторов. Хотя правдивость последнего (скажем, в воспоминаниях о Толстом или о Чехове) как раз вполне могла бы вызвать сомнения. Когда же дело доходит до Гоголя, все почти уверены, что он притворяется, хитрит, ханжит, в лучшем случае – фантазирует. Близко знавший Гоголя С.Т.Аксаков писал: “Безграничной, безусловной доверенности в свою искренность Гоголь не имел до своей смерти”.

На подобное недоверие к Гоголю со стороны исследователей мы и наталкиваемся сразу же при переходе непосредственно к нашей теме: как Гоголь относился к женщинам?

Начнем с личной жизни, о которой известно очень и очень мало. В 1829 году Гоголь внезапно уезжает из Петербурга за границу. Исследователи ломают себе голову – почему? Зачем? Он достаточно ясно и романтически взволнованно пишет матери о причинах отъезда, но ему, как всегда, не верят. Публикатор и комментатор писем Гоголя Шенрок пишет: “Гоголь ссылается то на неудачу, то на любовь, то на болезнь, не заботясь даже о последовательности в объяснениях”. А зачем нужна тут последовательность? Ему вторит протоиерей В.В.Зеньковский: Гоголь “...в объяснение этого поступка выдумывал потом всякие небылицы (о страстной любви и т.п.)”. Между тем в письме ясно сказано, что влечет его в странствия некое существо; он просит мать: “Но ради Бога, не спрашивайте ея имени. Она слишком высока, высока!” И послана на жизненном пути, дабы “лишить меня покоя, расстроить шатко-созданный мир мой”. Разве не естественно, не в стиле времени (вспомним хотя бы хронологически близкие письма Герцена к М.А.Захарьиной) представить себе, что юный провинциал-романтик, автор “Ганца Кюхельгартена” отчаянно влюбился в высокопоставленную светскую даму или девицу и в сердечном порыве очертя голову помчался вслед за ней за границу? Может быть, такой и должна быть первая любовь?

Прошли годы. В Петербурге Гоголь знакомится с семьей Виельгорских. Семья аристократическая, близкая ко двору. Мать, Луиза Карловна – подруга императрицы. Люди образованные и добрые, они сердечно приняли Гоголя, оценили его талант, уловили, по-видимому, “особость” “своеобычного молодого человека”, как называет его П.В.Анненков в своих воспоминаниях. Особенно подружился Гоголь с младшей дочерью Виельгорских Анной Михайловной, прозванной в семье Нозинькой. Нозинька делится с ним своими стремлениями, сомнениями, надеждами, просит его советов по всем волнующим ее вопросам, во всех трудных или важных обстоятельствах. Случилось так, что Гоголь был в Риме в апреле–мае 1839 года, когда там на вилле княгини Зинаиды Волконской жил или, вернее, умирал от чахотки молодой Иосиф Виельгорский. Гоголь был последним, кто видел его живым, он проводил ночи у постели умирающего юноши и он же выехал навстречу матери его, Луизе Карловне, и первым сообщил ей горестную весть. Вполне возможно, что именно по просьбе семьи он описал последние дни жизни их любимого сына и брата (“Ночи на вилле”). Отрывок этот при жизни Гоголя никогда не печатался, но можно предположить, что рассказ этот, исполненный трагического лиризма, еще более сблизил Гоголя с семейством Виельгорских.

По утверждению Зеньковского, издатель писем и биограф Гоголя Шенрок “высказывал мысль на основании рассказов, которые не поддаются нашему анализу за их отсутствием, – что Гоголь делал предложение А.М.Виельгорской”. Может быть, Гоголь в самом деле был влюблен в Нозиньку и на свое предложение получил отказ. При всем либерализме и простоте обращения Виельгорские все же вряд ли могли согласиться на брак дочери с небогатым и “худородным” малороссом. Такое родство могло к тому же не понравиться и императрице. Впоследствии Анна Михайловна вышла за Шаховского – фамилия говорила сама за себя, не чета Гоголю-Яновскому. Впрочем, мы уже говорили, что о личной жизни Гоголя почти ничего не известно.

Прошли еще годы. Гоголь познакомился и подружился с А.О.Смирновой-Россет. Когда-то одна из первых придворных красавиц, умница и очаровательница, Александра Осиповна была собеседницей и Жуковского, и Вяземского, и Пушкина. Последний так писал о ней в одном из стихотворений:

Она мила – скажу меж нами –
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза.
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей...

Позднее Александре Осиповне пришлось покинуть двор и Петербург – муж ее Н.М.Смирнов был назначен губернатором Калуги. В “Выбранных местах из переписки с друзьями” Гоголь опубликовал в несколько переработанном виде некоторые свои письма к Александре Осиповне. Письма эти (как и другие из “Выбранных мест...”) подвергались не раз осуждению и насмешкам. Даже такой деликатный человек, как И.С.Тургенев, и тот не удержался и вложил в уста Базарова следующие слова: “...я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше”. Впрочем, Тургенев относился к герою “Отцов и детей” весьма двойственно и хотел лишь отразить настроения молодежи 60-х годов XIX в. (Тургенев, однако, ошибся: письмо к Александре Осиповне, о котором упоминает Базаров, датировано 6 июня 1846 г.; оно было изъято из книги Гоголя цензурой и напечатано под заглавием “Что такое губернаторша” только в 1860 году, в № 1 газеты “Современность и экономический листок”. Базаров же ссылается на него в 1859 году).

Был ли Гоголь влюблен в Александру Осиповну? Многие в этом не сомневались, в частности Сергей Тимофеевич Аксаков. Он пишет: “Гоголь, несмотря на свою духовную высоту и чистоту, на свой строго монашеский образ жизни, сам того не ведая, был несколько неравнодушен к Смирновой, блестящий ум которой и живость были тогда еще очаровательны”. Если и так, мудреного ничего нет – Александра Осиповна и в сорокалетнем возрасте, который считался в те времена старушечьим, была неотразима. Стоит прочитать письма Ивана Аксакова, человека умного и достаточно волевого, из которых довольно ясно видно, насколько была велика власть над ним Александры Осиповны. Но с Гоголем все было совсем по-другому. Если и была любовь, то совершенно иного рода, чисто духовная. Недаром одно из писем к Александре Осиповне (29 ноября 1842 г.) Гоголь подписывает так: “Любящий без памяти Вашу душу”.

Итак, о личной жизни Гоголя известно немного. Попробуем теперь рассмотреть в свете интересующей нас темы его произведения.

Основная черта Гоголя как писателя – постоянное стремление к идеалу. С ранней молодости он воспринял это стремление от немецких романтиков. Потому и начал с романтической поэмы “Ганц Кюхельгартен”. Стремление к идеалу, вера в его осуществление именно для России чувствуется почти во всех произведениях Гоголя. Еще в 1831 году опубликовал он в “Литературной газете” небольшую статью “Женщина”. И вот что он там пишет: “Мы зреем и совершенствуемся; но когда? Когда глубже и совершеннее постигаем женщину”. В “Мертвых душах” говорит он о “чудной русской девице, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения”. Он старается убедить русских женщин в их высоком призвании, горячо, настойчиво доказывает, что женщина может положительно влиять на окружающих ее людей, на общество в целом. Он уверен даже, что для этого женщине не обязательно отличаться особым умом или знанием света. Достаточно красоты, “неопозоренного неоклеветанного имени” и чистоты душевной. Он утвержадет, что даже в делах государственных женщина может принести много пользы своим влиянием на мужа, служащего государству. “Душа жены – хранительный талисман для мужа, оберегающий его от нравственной заразы”. А какой гимн красоте женщины пропел Гоголь в отрывке “Рим”: “Все в ней венец создания”.

Вершиной и воплощением идеала стала Улинька из второго тома “Мертвых душ”. Ей отдает автор все лучшие свойства женщины: доброту, отзывчивость, готовность к самопожертвованию, на нее возлагает он все свои надежды на улучшение русского человека и тем самым на возвеличение России. Именно в ней, в чистой и прекрасной женщине, видит он пути к совершенству, что открываются перед Россией. К сожалению, образ Улиньки только намечен, он, как и весь второй том, неполон. Но достаточно и того, что сохранилось. Вспомним, например, как отнеслась Улинька к рассказу Чичикова о несчастном немце, которого обобрали плуты-чиновники: “Гнев отемнил прекрасный лоб ее”. Улинька говорит, что бесчестные поступки “наводят на нее уныние”. При этом стоит заметить, что Гоголь теперь уже гораздо меньше упоминает о красоте внешней. Его больше волнует внутренняя, душевная красота, и вот как описывает он внешность Улиньки: “Она была миловидней, чем красавица... стройней, воздушней классической женщины...”

Однако не стоит думать, будто Гоголь был всего лишь идеалистом. Во всем и всегда умел он различить “обе стороны медали”. Оттого-то и казались некоторым противоречивыми его взгляды. И русскую женщину своего времени, ее положение в обществе, ее воспитание и характерные черты видел Гоголь, если можно так выразиться, всеохватно. Он верил в высокое предназначение русской женщины, она венец творения, она Улинька, то есть воплощение честности, доброты и чистоты. Все это так, но в то же время прекрасно видел Гоголь, насколько часто встречаются в жизни женщины, весьма далекие от его идеала. “О, как отвратительна действительность! Что она против мечты?” – восклицает художник Пискарев (а может быть, и автор) в “Невском проспекте”.

Не кто иной, как Гоголь, создал незабываемые по своей яркости образы дамы просто приятной и дамы приятной во всех отношениях. Их диалог – кульминация глупости, пошлости и злобы. С какой яростью клеймят они ни в чем не повинную губернаторскую дочку: “Но каково же после этого, Анна Григорьевна, институтское воспитание! Ведь вот невинность!” – “Какая невинность! Я слышала, как она говорила такие речи, что, признаюсь, у меня не станет духа произнести их”. Именно Гоголь нарисовал в “Невском проспекте” страшную картину гибели красоты “в когтях разврата”. А дуреха Агафья Тихоновна из “Женитьбы”, а не уступающая ей в глупости младшая сестрица Григория Григорьевича Сторченко (персонаж неоконченной повести “Иван Федорович Шпонька и его тетушка”), а неугомонная Агафья Федосеевна, та самая, что “откусила ухо у заседателя” (“Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”), а бестолковая супруга Манилова из “Мертвых душ”... Словом, глупых, хитрых, сплетничающих женщин на страницах произведений Гоголя вполне достаточно.

Стоит отметить, однако, одну деталь: почти всегда в том же произведении или в том же цикле можно увидеть фигуру, полярно противоположную отрицательной. В “Сорочинской ярмарке” Хивре противостоит Параска, в “Ночи перед Рождеством” вероломной Солохе – милая своенравная Оксана, а наряду с дамами города N видим мы трогательно-наивную институтку, о которой даже прожженный плут Чичиков говорит: “Она теперь как дитя, все в ней просто, она скажет, что ей вздумается, засмеется, где захочет засмеяться”.

Следует еще добавить, что с особым вниманием относился Гоголь к женскому воспитанию. Этот вопрос чрезвычайно волновал его. Были тут и личные причины: он очень любил своих сестер, неловких, застенчивых провинциалок, и очень хотел, чтобы они получили хорошее воспитание. Он поместил их в Патриотический институт в Петербурге, где они учились за казенный счет. Вот тут-то и пришлось, видимо, Гоголю близко ознакомиться с состоянием женского образования и воспитания. С.Т.Аксаков свидетельствует, что Гоголь “очень жаловался на юродство институтского воспитания и говорил, что его сестры не умеют даже ходить по-человечески”. Недаром с таким блестящим юмором описал он, как воспитана была супруга Манилова: “Манилова воспитана хорошо. А хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной жизни; фортепьяно, для доставления приятных минут супругу, и наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов. Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения в методах, особенно в нынешнее время; все это более зависит от благоразумия и способностей самих содержательниц пансиона. В других пансионах бывает таким образом, что прежде фортепьяно, потом французский язык, а там уже хозяйственная часть. А иногда бывает и так, что прежде хозяйственная часть, то есть вязание сюрпризов, потом французский язык, а там уже фортепьяно. Разные бывают методы”. Результаты такого воспитания Гоголь описывает с особой язвительностью: на кухне готовится “глупо и без толку”, в кладовой пусто, ключница ворует, слуги нечистоплотны и пьют горькую, дворня бездельничает. “В доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов”, – замечает автор.

Гоголь отлично видел все дурные стороны русских женщин его времени, понимал, что в большой степени они были следствием их “юродивого” воспитания, но никакого “противоречия”, никакой непоследовательности здесь нет. Горячо веря в будущее цветение России, не сомневаясь в “несметном богатстве русского духа”, Гоголь видит осуществление и воплощение своего идеала именно в женщине, в русской женщине.