жизнь и творчество

Савва Ямщиков

Золотая осень Тосканы

Имя реставратора и искусствоведа, исследователя древнерусского искусства Савелия Васильевича Ямщикова знаменует собой целую эпоху в культурной жизни 60–80-х годов двадцатого века.

Именно ему наше поколение обязано знакомством с памятниками древнерусской живописи, новым обретением своего национального наследия. В годы «застоя», когда само слово «икона» было под запретом, он сделал почти невозможное, буквально взорвал культурную жизнь столицы замечательными по своей полноте и уникальности выставками икон древнего Пскова, древней Карелии, Вологодских земель, Ростова Великого. Ему мы также обязаны и первой выставкой сословного портрета – блистательной галереей колоритнейших образов купечества Ярославля, Углича, Рыбинска, Ростова Великого.

Яркими событиями стали выставки, открывшие имена портретиста XVIII века Григория Островского и загадочного Ефима Честнякова.

А его просветительская деятельность! Незабываемы вечера, организованные им в Доме художника на Крымском Валу. Как драгоценна была возможность общения с выдающимися современниками, мыслящими творческими людьми. Историк Лев Гумилёв, экономист Николай Шмелёв, режиссёр Роман Виктюк, актриса Маргарита Терехова, композитор Альфред Шнитке. И это – на фоне циклов телевизионных передач, посвящённых русскому искусству, многочисленных печатных публикаций. Не перечесть всего, что сделано Савелием Ямщиковым на ниве отечественной культуры в ту сложную эпоху с её тотальным запретительством.

Тогда он был «невыездным». Сейчас, когда можно свободно передвигаться по миру, он много путешествует. Реставрационная деятельность, давшая ему возможность непосредственного, близкого общения с памятниками искусства, обострила профессиональную чуткость к красоте ушедших времён.

«Золотая осень Тосканы» – отзвук этих путешествий, встреч с Италией. Небольшой фрагмент рукописи будущей книги, который мы предлагаем читателям, воспринимается как объяснение в любви и признание в верности. Невольно вспоминаются слова величайшего русского музыканта Святослава Рихтера о том, что у каждого художника две родины: страна, где он родился, и Италия.

Светлана Горбачёва

 

Первое знакомство моё с Италией состоялось полвека почти назад. Нет, не доставил меня серебристый лайнер «Аэрофлота» в Рим и не отправился я путешествовать по богатейшей сокровищнице редких памятников истории и культуры. Просто, поступив в 1956 году на кафедру искусствознания исторического факультета МГУ, оказался я в одной лекторской аудитории с моими сверстниками – ребятами из Италии. В тот год по специальным каналам, нарушив дипломатические и таможенные формальности, самолётами через Прагу переправили в Москву шестьдесят детей итальянских коммунистов для обучения в нашем университете. Один из моих ближайших нынешних друзей, а скорее родной мне человек, рассказывал, как в самолёте оказался он вместе с видными политическими деятелями разных стран, спешившими на партийный хрущёвский форум. Сидевший напротив Пьерушки – так ласково кличем мы уроженца тосканского города Ареццо Пьеро Кази – предложил молодому попутчику стакан спиртного. Желая казаться взрослым, Пьерушка, прежде чем принять чарку, спросил, как дядю величают. «Листер», – лаконично бросил суровый собеседник. То были годы повального увлечения Хемингуэем, и Пьерушка почтительно привстал с кресла, увидев перед собой одного из героев любимого романа «По ком звонит колокол».

С Пьерушкой и его итальянскими товарищами мы сошлись легко и непринуждённо, хотя никто нас не обучал специально интернациональным постулатам. Иностранные коллеги жили сначала в общежитии на Стромынке (кстати, Солженицын прекрасно описал тамошнюю атмосферу в своём «Круге первом»), потом перебрались в комфортабельные комнаты высотки на Ленинских горах. Я тогда играл в студенческой баскетбольной команде и, чтобы быть поближе к тренировочным залам, жил в студенческом профилактории. Танцевальные вечера в различных зонах лениногорской общаги славились на всю Москву. Лучшие девушки столицы приезжали на тогдашнюю «дискотеку» и многие будущие семьи закладывались именно на тех танцульках. Пьерушка мой днём истово осваивал основы марксизма-ленинизма вместе со своей подругой по курсу Майей Михайловной Сусловой (знал бы её папа – главный иезуит Политбюро КПСС, как резко поменяет свои идеологические принципы спустя совсем немного лет итальянский друг Майечки!), а вечерами по полной программе участвовал в юношеских забавах наших. Через Пьерушку познакомился я с ещё одним тосканским прекрасным парнем с филологического – Энцо Брокколини (по сей день дружу с ним, с его астраханской женой Аллой, чудной дочкой Катей и люблю бывать в их миланском доме). Курсом старше учился тонкий, нервный, подвижный, словно ртуть, Эццио Феррера. Он приятельствовал с моим коллегой – реставратором икон Колей Кишиловым, был вхож в круг Андрея Синявского и других «вольнодумцев» тех лет. Эццио знал все суперсовременные направления и течения в политике, литературе и искусстве. После университета историк несколько лет был официальным переводчиком на встречах руководителей СССР и Италии. Пунктуальный и строгий премьер-министр А.Н.Косыгин почему-то снисходительно относился к постоянным опозданиям вечно занятого Эццио на важные переговоры. Эццио рано погиб в автомобильной катастрофе, а Пьерушка рассказывал мне, каково было их удивление, когда на похороны Ферреры явилась внушительная троцкистская команда – как оказалось, Эццио многие годы был связан с этим политическим движением.

Общался я тогда и с Дино Бернардино – будущим главным редактором «Риннашиты» – рупора компартии Италии; нравился мне спокойный и рассудительный Джанни Черветти, ставший впоследствии первым заместителем секретаря итальянских коммунистов.

По окончании МГУ большинство апеннинских моих однокашников, получив дипломы историков, филологов, философов и биологов, ушли работать в экономические сферы, осев в крупных торговых фирмах, тесно сотрудничавших с Советским Союзом. Подолгу жили ребята в Москве, и дружба наша благополучно продолжалась. Меня почти четверть века за пределы родного Отечества не пускали, но дружбе с итальянцами и другими иноземцами это не помешало.

Любовь моя к итальянской культуре стала особенно ощутимой, когда встретил я и полюбил девушку из Болгарии Велину Братанову. Она тоже приехала в Москву учиться искусствоведению. Отец Велины, крупный государственный деятель, до 1944 года был одним из руководителей партии тесняков – болгарских социал-демократов. Георгий Димитров высоко ценил Димитра Братанова и доверил ему дипломатический пост, направив послом в Италию. Там и прошли школьные годы моей будущей жены. Изучив прекрасно итальянский язык, а кроме него, она свободно владела французским, английским и конечно же русским, Велина всерьез увлеклась искусством Италии и великолепно знала творчество лучших его мастеров. Наши романтические отношения зиждились на постоянном духовном взаимообогащении и непрерывных беседах о прекрасном. Я часами рассказывал Велине о первых студенческих практиках в Суздале, Владимире, Киеве, о своих начальных шагах в освоении профессии реставратора икон и о блестящих специалистах – моих учителях, о любимом русском иконописце Дионисии. Потом мы вместе подолгу сидели у небольшого глубокого озерка, отражающего в своих водах дивные формы храма Покрова на Нерли; бродили белыми ночами по заливным лугам в окрестностях древнего Новгорода, восхищались Спасом на Нередице и Николой на Липне, зачарованно стояли в прохладных интерьерах Новгородской Софии и Георгиевского собора Юрьева монастыря. Велина же с чисто женской проникновенностью поведала мне о таинственном городе Сиенне, где работали великие Дуччо, Симоне Мартини и Паоло Учелло, о богатой шедеврами Флоренции, о неповторимом царстве каналов – Венеции. Мы сравнивали итальянских мастеров с их псковскими и новгородскими средневековыми современниками. Вместе читали драгоценные страницы изданной перед революцией замечательной книги Павла Муратова «Образы Италии» (она и по сей день мой настольный справочник и помощник). Талантливый русский писатель, историк искусства, а впоследствии ещё и серьёзный специалист по военной истории сумел донести до нас живое дыхание городов и сёл старой Италии, рассказать о её художниках и среде, их окружавшей, так свежо и многогранно, что, казалось, он работал и дружил с ними всеми.

На искусствоведческой кафедре мы с Велиной «окормлялись» у одного и того же руководителя наших дипломных работ – крупного учёного, специалиста мирового класса Виктора Никитича Лазарева. Автор классических трудов по истории древнерусской живописи, он был тонким знатоком искусства итальянского Возрождения, а многотомные его сочинения переводились на самые разные языки и пользовались большой популярностью. Радостью для нас были вечера в гостеприимном доме Лазарева; в бывшей стасовской гостинице на Чистых прудах, где в коммуналке после лагерных бараков жил искусствовед Николай Павлович Сычёв, часами слушали мы рассказы о его аспирантских поездках по городам Италии вместе с академиком Н.П.Кондаковым. Рядом с Новодевичьим монастырём в большой студии нашим «итальянским просветителем» часто становился Павел Корин, долго живший на Апеннинах, а в старой университетской квартире на улице Грановского под уютным абажуром его младший брат Александр показывал свои этюды и копии, сделанные в Италии.

Сразу после окончания университета в нашу с Велиной жизнь постучались Андрей и Ирина Тарковские. Молодой, но уже получивший в Венеции «Золотого льва» режиссёр пригласил меня быть консультантом фильма об Андрее Рублёве. К нашему удовольствию, мой сосед по Щипку и Замоскворечью, Тарковский тоже одержим был любовью к Италии. Часами бродили мы с ним по ночной (почему-то помнится больше зимняя) Москве и читали друг дружке строки Данте, Петрарки, вспоминали детали фресок Джотто, алтарей Беато Анжелико и Филиппо Липпи, грезили образами любимого титана Возрождения Пьеро делла Франчески. Особенно мы почитали его «Мадонну дель Парто», чьей моделью стала беременная мать художника, которую он изобразил на многих своих фресках и иконах.

Прошло сорок лет с тех давних московских встреч, общений, поисков и созданий. И вот прошлой весной судьба привела меня в маленький тосканский городок Монтерки, расположенный в горах на пути из Ареццо, сосредоточившего в своих церквах работы Франчески, в Сансеполькро, где отчий дом гения Монтерки славен тем, что здесь хранится тот самый чудотворный образ Мадонны дель Парто. Церковь, на стене которой Пьеро написал Богородицу, в начале прошлого столетия сильно пострадала от землетрясения, и только франческовская Мадонна осталась нетронутой. Жители перенесли её в кладбищенскую церковь, неухоженную и практически заброшенную. Шустрые тосканские мальчишки, играя в футбол, норовили попасть мячом в божественный лик Мадонны. И тогда почитатели священного образа выставили фреску в специально оборудованном музейном помещении, где отвели ей уютный зал, позволяющий сосредоточенно молиться или восхищаться превосходно сохранившейся живописью местного мастера. В других комнатах музея с помощью современной кино- и компьютерной техники посетители могут послушать хорошо проиллюстрированные рассказы о творчестве Франчески и о культуре Тосканы. С балкона открывается чудесный вид на тосканские горы, а в соседних помещениях работает небольшой музейный ресторанчик, где вас угостят щедрыми дарами Тосканы – тонкими винами, вкусными сырами, местными грибами, колбасами, мёдом и салатами, сдобренными прекрасными сортами здешнего оливкового масла, по словам иконописца Зинона, лучшего в Италии.

Хозяин «Мадонны дель Парто» – уроженец Монтерки Анжело Перла. Я познакомился с ним и его другом, доктором искусствоведения Марко Менегуццо, когда мы вместе с орловским парнем Александром Пеньковым, окончившим петербургскую Академию художеств и миланскую Бреру, прекрасно знающим итальянский, имеющим в виде на жительство пометку «Маэстро дель арте» (художник), а это в Италии очень высоко ценится, заехали к его друзьям в Монтерки. При первой же встрече почувствовал я доброту и расположенность тосканцев к себе, а когда они узнали, что мы работали и дружили с Тарковским, который в Италии и по сей день уважаем, взаимное доверие стало совсем основательным. Анжело сразу поведал, что мечтает о контактах с российскими музеями и популяризации у нас творчества Пьеро делла Франчески. «Хорошо бы открыть при одной из русских галерей филиал музея Монтерки, показывать копии с работ мастера, читать лекции о его жизни и творчестве. А заодно сделать маленький филиал нашего ресторанчика, где бы продавались дары Тосканы. Мы меньше всего думаем об экономической выгоде и готовы торговать по самым низким ценам. Главное – культурный и человеческий контакт».

Посоветовавшись в Москве с коллегами, я решил передать предложение из Монтерки руководителям музеев в моём любимом Ярославле. И уже в октябре Перла и Менегуццо провели несколько дней в полюбившемся им волжском городе, договорились о конкретных планах сотрудничества и заключили деловые соглашения с замечательными директорами здешнего Художественного музея и Музея-заповедника Надеждой Петровой и Еленой Анкудиновой.

А мы с Пеньковым в конце осени снова посетили своих тосканских друзей и по-настоящему оценили красоту, неповторимость и сказочность этой итальянской провинции. Для начала Анжело свозил нас в расположенный на одной из горных вершин маленький городок Санта-Мария-Тиберина. В принадлежащем одной из ветвей королевского клана Бурбонов замке много времени провёл Караваджо, великий художник и не менее знаменитый авантюрист и возмутитель спокойствия. Я бы назвал эту поездку «подъём и спуск в сказку» – так захватывало дух от сконцентрированного на этих склонах тосканского великолепия. А на следующий день мы, уже без итальянских проводников, поднялись под самые облака, где расположен Сантуриано Франческано делла Верна – один из монастырей итальянского подвижника святого Франциска Ассизского. Обитель Франциска, которого я мысленно сравниваю со столпом русского монашества преподобным Сергием Радонежским, встретила нас вековым молчанием, холодным пронизывающим ветром (а внизу +25) и величием монастырских построек. Один лишь охранник, которого мы попросили сфотографироваться с нами, свидетельствовал об обитаемости монастыря. Двери церкви стояли открытыми, свечи горели, и можно было посмотреть внутреннее убранство, созданное итальянскими художниками на протяжении столетия. Когда мы спустились в Монтерки и рассказали своим друзьям о безлюдности францисканской обители, то в ответ услышали: «Если бы постучались вы во врата монастырских покоев, то, безусловно, получили бы и кров, и пищу, а при желании могли провести там сколько угодно времени».

В родном городе Пьеро делла Франчески Сансеполькро, что в двадцати километрах от Монтерки, я бывал не раз. Но такой блестящий гид, каким оказался Перла, за день показал нам именно те его достопримечательности, которые помогли многое понять в творчестве великого тосканца. Если раньше пейзажи и декорации на его фресках и иконах казались плодом фантазии мастера, то теперь увидел я деревья и дома, с которых эти декорации срисованы. Древние здешние храмы посещал Пьеро, будучи совсем юным, рассматривал их внешнее и внутреннее убранство, впитывал богатство традиций итальянского искусства.

Города Тосканы расположены очень близко один от другого – час или два езды от Монтерки, и ты оказываешься в Ареццо, Кортоне, Сиенне, Флоренции, попадаешь в Ассизи или Перуджу, что уже в провинции Умбрия. Поэтому мы каждое утро выезжали из своего отеля системы «Агротуризм» (блестящая придумка итальянцев, когда гостиничные домики и рестораны стоят рядом с полями, садами и огородами, дающими пищу путникам), проводили целый день в одном из прославленных архитектурой и музеями центров, а ужинали уже в Монтерки.

Две из этих поездок мне особенно запомнились. Сиенну я люблю почти полвека. Сначала грезил ею, читая книгу Муратова и слушая лекции Лазарева, а потом каждый год, оказываясь на её тесных улочках и величественных площадях, чувствовал себя бесконечно счастливым человеком. В этот приезд мы смотрели только фундаментальную ретроспективную выставку одного из гигантов раннего итальянского Возрождения – Дуччо. За подготовкой грандиозной экспозиции я наблюдал ещё весной, когда в Музее- дель-Опера собирались её будущие сложные конструкции. Несколько часов, проведённых в залах сиеннского музея, позволили погрузиться в божественный мир тосканского искусства XIII–XV веков, ибо на выставке представлены работы не только самого Дуччо, но и его учителей, помощников и последователей Пьетро и Амброджио Лоренцетти, Симоне Мартини и анонимных мастеров. Творения лишь одного гения и его окружения поражают нас, а сколько их в остальной Италии – этом неисчерпаемом кладезе прекрасного! На выставке Дуччо память отослала меня к молодым годам, когда моя жена Велина, работая в Институте реставрации, где я и по сей день тружусь, переводила с итальянского на русский фундаментальное исследование крупного реставратора и учёного Чезаре Бранди о восстановлении и раскрытии огромного алтарного образа Дуччо «Богоматерь Маэста». Сейчас, преклоняя колена перед гением Дуччо, я думаю, как много общего между средневековыми мастерами Италии и древнерусскими живописцами.

Во Флоренцию мы с Александром Пеньковым ездим, чтобы посмотреть заранее намеченные достопримечательности, ибо, как сказал один итальянский приятель, десяти лет постоянного проживания в этой сокровищнице не хватит, чтобы ознакомиться с её богатствами. На сей раз мы отобрали залы в Уффици, где выставлены работы Боттичелли, Паоло Учелло, Тициана и Рафаэля.

Анжело Перла – простой тосканский крестьянин. Университетов не кончал; думаю, что и школу тоже. Но он обладает народным умом, деловой хваткой, добрым отношением к людям и итальянской жизнерадостностью. Сначала мне показалась непонятной их дружба

с тонким столичным профессором Марко Менегуццо, но когда я узнал, что в своё время тосканец помог миланскому учёному выкарабкаться из тяжёлой депрессии, привил ему любовь к Монтерки, обустроил ему здесь дом, то уразумел, почему Перлу (по-русски «жемчужину») так любят окружающие. Наблюдая за ним на улицах, в музее, в тратториях и на почте, ловил себя на мысли, что вот таким же центром притяжения был в Пушкиногорье Семён Степанович Гейченко. Последний хранил для современников память о «солнце русской поэзии», Перла пестует чудо-творную, исцеляющую «Мадонну дель Парто». К ней, а значит и к нему, едут государственные мужи, прославленные писатели, художники, кинематографисты и спортсмены (Шумахер нередко просит покровительства у Мадонны).

Совсем недалеко от Монтерки, рядом с городком Ангиари живёт ещё один тосканский «чудотворец», старший друг Анжело Приметто Барелли – хозяин Кастелло-ди-Сорчи – древнего тосканского замка. Местечко Сорчи известно с IX века, и тогда же здесь появились первые крепостные сооружения, кстати, своим названием Сорчи обязано веникам (сорку), которые здесь изготовляют. В XV веке при Ангиари произошло крупное сражение между флорентийцами и аретинцами, увековеченное в произведении Леонардо да Винчи. В битве принимал участие хозяин Кастелло-ди-Сорчи генерал Балдаччио. В 1441г. он был коварно убит в одном из флорентийских палаццо вместе с женой. Генерала обезглавили, и по сей день в Сорчи существует предание, что в сентябре, в день смерти, является он в замок, требуя вернуть ему голову.

В 1970 г. Приметто и Габриелла Барелли приобрели за весьма скромные деньги замок и прилегающие к нему земли. В древних помещениях, многие из которых генерал Балдаччио использовал для пыток непокорных вассалов и которые по сей день сохранили дыбы, колодки, железные орудия палачей, новые хозяева хранят теперь редкие вина, местные сыры, колбасы и окорока. Приметто удивительно добрый человек и старается подарить посетителям свои чудные вина, на этикетках которых изображена «Фантазма» – символ осеннего привидения генерала Балдаччио, а также шаржированные портреты Берлускони, Шумахера и других друзей хозяина. Мы с трудом довезли до Москвы дары Приметто, а посещение в Сорчи его ресторана «без меню», где, как в деревенском доме, угощают по пословице «что есть в печи, всё на стол мечи», останется в памяти как некое неповторимое тосканское чудо.

В свободное от путешествий и дружеских застолий время читал я в Тоскане книги, взятые из Москвы. Новое издание труда давнего друга известного археолога Валентина Янина «Я послал тебе берёсту» (эту книгу Янина я очень люблю) и последний том полного собрания сочинений учителя моего Л.Н.Гумилёва, включающий воспоминания о нём, которые пришлись здесь совсем кстати, ибо были созвучны мыслям и умозаключениям, рождавшимся в Тоскане. В мемуарном томе гумилёвских сочинений восхитил меня труд его соратника и единомышленника президента Русского географического общества С.Б.Лаврова, составившего жизнеописание Льва Николаевича, необычайно полное, аргументированное, а главное, умело спроецированное на сегодняшний день и разоблачающее гнилую суть псевдодемократии, подаренной русскому народу на рубеже двух тысячелетий.

В Венеции мне доводилось бывать часто, но, как правило, только от утра и до вечера. Лишь однажды провёл я там подряд несколько дней, но то были рабочие дни, связанные с открытием художественной выставки «Русский символизм», наполненные вернисажной суетой и массой «героев демократии российской», смотрящих на меня как на заскорузлого патриота, случайно попавшего на Запад. (Кстати, и их духовные отцы типа «отца перестройки» господина Яковлева так же думали в годы тоталитаризма.) А сейчас, вернувшись в Милан из полюбившейся мне Тосканы, постучался я к университетскому другу Альберто Сандретти. Трудоголик Альберто многие десятилетия сотрудничал с советскими, а потом российскими промышленниками и чувствовал себя в любом уголке нашем не хуже, чем в Италии. Любящий и хорошо знающий изобразительное искусство, он собрал прекрасную коллекцию русской живописи и графики ХХ века и сейчас, передав её в дар музею небольшого городка Ровиретти, что неподалёку от Вероны, готовится к открытию постоянной экспозиции. В своё время Альберто помог мне издать большой альбом ранних работ первоклассного художника Анатолия Зверева, поучаствовал в выпуске альбома «Псково-Печорский монастырь в фотографиях Михаила Семёнова». Недавно он попал в тяжёлую автокатастрофу, много времени провёл в клинике, но, слава Богу, продолжает сегодня жить и работать. Принимая участие как председатель Клуба коллекционеров СССР в венецианской выставке «Русский символизм», я уже останавливался в его замечательном доме на одном из венецианских каналов. Воспользовавшись добрым отношением Альберто, провёл я несколько сказочных дней в осенней Венеции, свободной от туристов, солнечной, продуваемой холодным ветром и необычайно красивой. Какое это счастье – вставать рано утром, неспешно заходить в многочисленные церкви, полные холстов Веронезе, Тинторетто, Тициана и Тьеполо, бродить по почти пустой Венеции и наслаждаться каждым её уголком. А уж посещение музея венецианской Академии искусств, где я ни разу не был, так как он работает лишь до обеда, подарило мне щедрые часы любования великими венецианцами – Карпаччио, Беллини, Тицианом, Веронезе и Тинторетто. А если прибавить к этому небольшую по объёму, но столь значительную по содержанию выставку ещё одного венецианского гения – Джорджоне, открытую в залах академии, то пусть мне завидует белой завистью всякий, кому ещё предстоит получить такой роскошный подарок.