Эта удивительная книга-альбом рассказывает об
удивительном явлении в нашей культурной жизни.
Многоцелевой театр Васильева действительно
уникальный и единственный. Лаборатория. Школа.
Театр.
Здание на Сретенке одно из прекраснейших
театральных зданий Москвы, но если Большой,
Малый, Маяковка охраняются государством по
старости, то на этом можно повесить табличку уже
в молодости. Архитектура театра «Школа
драматического искусства» в прямом смысле
воссозданный в камне режиссерский замысел.
Участие известных режиссеров в
архитектурно-театральных проектах, конечно, не
новость: Юрий Любимов придумывал новое здание на
Таганке, Петер Штайн – «Шаубюне» в Берлине…
Режиссеру, как говорится, видней, что ему
понадобится – расширять сценическое
пространство, включать городской пейзаж,
модернизировать сцену и зал, – в сущности, это
предвидение, предчувствие художественных
инициатив. И замечательно. Но в данном случае
речь о другом. Если финансирование и
строительство театра городом (для краткости
принято считать – Лужковым) оставим в разряде
чудес новейшего времени, то все остальное и
главное – философия, идея дома-храма,
культурного миссионерства, эстетика аскетизма –
не чудеса и не случайность, а долгий путь,
осмысленное движение и реальное достижение
наших современников – режиссера и педагога
Анатолия Васильева и архитектора, художника и
педагога Игоря Попова, которых очень хочется
назвать просветителями в самом высоком смысле
слова.
Об их пути, о духе сотрудничества, о совместном
думании, художественных мечтаниях и театральном
вдохновении написана, собрана, сделана, а вернее
сказать, создана книга. Искусствовед Наталья
Борисова наблюдала и исследовала феномен
творческого братства, которому уже за тридцать, и
постаралась скромно, не декларативно изложить
его суть. Только суть, потому что изложение
краткое, едва не тезисное, но главное – оно
дает представление о том, как рождалась и
развивалась концепция экспериментального
театра, что и привело к вхождению «Школы
драматического искусства» в Союз театров Европы.
На рубеже 60–70-х, когда Васильев и Попов
начинали вместе работать, в театре бушевали
страсти, сцена обновлялась, многие отказались от
занавеса, артисты все чаще оказывались в «пустом
пространстве» и концепции нового театра
полоскались в дискуссиях между условностью и
правдой. В этот момент спектакль
Васильева–Попова «Соло для часов с боем» во
МХАТе стал настоящим откровением, он оставался
мхатовским и был абсолютно новаторским. Смелое
заострение зрения, эстетизированная среда и
тонкий психологизм актерской игры
свидетельствовали о том, что сценография
включена в замысел постановки. Творческий союз
Васильева и Попова с тех пор становится
предметом внимания театральной критики и
театральной публики и никогда не разочаровывает
их. «Взрослая дочь молодого человека» в Театре
им. К.С. Станиславского и «Серсо» в
Театре на Таганке – спектакли такие разные,
эстетически избыточные, смешавшие поэзию и прозу
в единый театральный язык, сделали очевидным
существование нового театра – театра Васильева.
И в 1987 г. он получил прописку и имя «Школа
драматического искусства», и первая же премьера:
«Шестеро персонажей в поисках автора» –
сделала знаменитым подвал на Поварской.
Их уже знали в Европе, приглашали на фестивали,
устраивали гастроли и предлагали постановки
Васильеву и Попову. Они многое успевали, хотя
Васильеву принципиально не свойственна
торопливость. В Москве им обещали новое здание и
реконструкцию любимого подвала. Свои
представления о театре грядущего века Васильев и
Попов выразили не только в спектаклях, но и в
решении театрального пространства, открытого,
создающего эффект максимально приближенного к
зрителю действия, белого театра, предельно
эстетизированного, аристократического по
атмосфере, храмового по существу. Сценография
стала важнейшей частью концепции театра
Васильева. Художник и архитектор Игорь Попов
никогда не декорировал замыслы Васильева, он
участвовал в них, что и дало основание режиссеру
назвать его соавтором. Но что особенно важно, это
содружество рождало поразительный эффект
ускорения в их творчестве. Они дерзали! Шекспир,
Томас Манн, Пушкин, Лермонтов и Достоевский –
классики протягивали им руку, «Школа
драматического искусства» не знала пустяков.
Васильев ищет контрапункт: слово, музыка,
храмовая архитектура, театральная мистерия и
литургическое действо соединяются в уникальной
художественной структуре. Н.Борисова замечает,
что он умеет изобразить предмет духовного
созерцания посредством действия. Описывая
спектакль «Моцарт и Сальери. Реквием», она
говорит о том, как в финале «нищие музыканты
соединяют голоса своих инструментов с пением
ангелов и смешиваются с ними в общем движении.
Разноголосица сменяется гармонической
стройностью, путаница линий пюпитров,
мольбертов, футляров и стульев – ясностью форм».
Формализм Васильева особого свойства, создание
самого изысканного и прекрасного стиля не
является его конечной целью. Автор книги говорит
о Васильеве: «Он не слишком зависит от мнения
публики, но работает для публики».
Конструктивная ясность высказывания никогда не
затемняется красноречием декора, Васильев и
Попов предпочитают академическую строгость и
четкость, что и позволяет зрителю соединить
собственные знания и полученные в театре
впечатления. Никто не станет спорить, что великие
мгновения театра – это когда происходящее на
сцене становится «фактом жизни» зрителя. Дело в
том, что сама атмосфера, стиль, архитектура
нового театра – это тоже некий эстетический код,
который приобщает, вовлекает зрителя в событие,
которое они – зритель и актер – переживают
вместе. Некая остраненность, выбеленность и
холодность свойственны Васильеву, но когда
артистам удается соединить его умозрительность
с горячностью исполнения (неподражаемый
Александр Яцко!), эстетика прорывается к
чувственному восприятию. На стыке формализма и
реальности – главные достижения театра. Одна
актриса, ученица Васильева, сказала, что он
«развивает у артистов интеллект». Пожалуй, он
развивает интеллект и у зрителя, понятно, что это
значит для сегодняшней России.
«Мир сотворен для Блага, – говорит Васильев. –
Он может быть проявлен для зла. Но сотворен для
Блага». Если искусство твердо стоит на этом, его
можно считать нашей надеждой на спасение.
