Пока мы с вами, дорогие читатели, догуливаем остатки летнего отпуска, в далекой Венеции проходит 51-я биеннале — едва ли не самая популярная и авторитетная выставка современного искусства. Каждые два года она удивляет, радует и шокирует неожиданными находками и дает повод для пересудов, вздохов, огорчений, радостей… и раздумий.

В этом сезоне среди бесчисленного множества экспонатов и павильонов обнаружился настоящий хит — павильон Франции. Он завоевал симпатии не только жюри биеннале, но и зрителей, что, согласитесь, бывает нечасто. От жюри французский павильон получил один из главных призов — высшую награду в номинации «Национальная экспозиция». Зрители же проголосовали ногами: перед входом стоит многочасовая очередь.

Вот, собственно, и все. Зритель, чьи глаза привыкли к темноте, выходит на улицу, жмурится от удара венецианского солнца и долго распутывает впечатления, образы и ассоциации, скопившиеся в его голове, подобно груде в вышеописанной корзине.

Впрямую ничего не сказано, даже обозначенное в названии казино мелькает в экспозиции лишь тремя игральными костями, да и Пиноккио показывается только вначале и на пару секунд. Все элементы сознательно неясной формы, много смутных деталей, часто намеренно зооморфных, которые то проглядывают, то просвечивают, то промелькивают, но никогда не раскрываются полностью. Нет помощи и от музыкального сопровождения — за его полным отсутствием...

Да-а-а, трудновато приходится современному зрителю: художник не желает объяснять и разжевывать, приходится работать самому. Нам с вами проще, в очереди на жаре стоять не надо, так что мы можем пройтись по французскому павильону еще раз и попытаться разобраться — что это было?

А была это история о мучительной попытке обретения формы и тем самым обретения себя. Отсюда и главный символ — появившийся из бревна Пиноккио. Вот они, заготовки — в сумрачном лесу поленьев первой комнаты. Вот там же и полуорганы-полуживотные, плоды неудачных попыток, запутавшиеся в паутине возможностей и теперь холодно наблюдающие за бесконечными стараниями распятого на бревне героя.

Струящаяся красная ткань жутковатой второй комнаты, вздыхая неведомым монстром, представляется и потоком алой крови, символом одновременно жизни и смерти, и рекой времени Летой, о которой напоминают смутно угадывающиеся на заднем плане часы, и водой-морем, откуда вышло все живое. Шелк то ли скрывает что-то, то ли позволяет проступать и просвечивать, в его потоке все живое то ли тонет, то ли рождается, формы то ли земные, то ли морские, и от этой неясности появляется ощущение мучительной неопределенности, состояние полусна-полудремы, из которого хочется выйти и встряхнуться.

Вот последняя комната нас и встряхивает. Здесь сплелись воедино образы паутины, корзины для мусора и стаканчика, в котором трясут кости перед тем, как выбросить их на стол. Да еще на память приходит пелеле, тряпичный паяц, которого точно так же подбрасывают на знаменитой картине Гойи.

Кажется, что весь этот мусор в корзине не что иное, как останки Пиноккио, перемолотого ударами судьбы и, следовательно, так и не обретшего желанной формы. Или, наоборот, переставшего быть деревяшкой-заготовкой, получившего не только форму, но и душу, а значит — и страдания, за которыми — смерть... потеря формы... но не души?

В изложении Мессаже, впрочем, Пиноккио обделен собственной волей и активностью, а значит, обречен оставаться игрушкой слепых сил природы (или судьбы?). Вот и образ казино засверкал новыми гранями — не только место игры и погибели, наслаждения и риска, но и место, где судьба играет человеком... как человек — куклой. Опять к Пиноккио вернулись.

Создав собственный мир и его героя, Мессаже еще и напомнила нам о вечном вопросе: кем создан наш мир? Да и кто мы такие – марионетки или творцы? Обретение себя... Взаимоотношения с судьбой... И дальше вверх —
к творцу... И вниз — к смерти...

Аннетт Мессаже