Икона "Битва новгородцев с суздальцами". Серидина XV в.
Церковь Спаса на горе Нередице (обычно ее называют просто Спас-Нередица) была построена князем Ярославом Владимировичем в самом конце 1198 г. на Городище — так называлась княжеская резиденция неподалеку от Новгорода. Незадолго перед этим в засушливом 1194 г. Городище (как и сам Новгород, и другие города Новгородской земли) пострадало от сильного пожара, так что новое строительство диктовалось, помимо всего прочего, и хозяйственной необходимостью. Но понятно, что строительство храма, тем более храма княжеского, никогда не было и не могло быть чисто хозяйственным и даже чисто религиозным актом. В такое строительство заказчик — князь всегда вкладывал и политический смысл. Какой же? Попробуем ответить на этот вопрос исходя как из архитектурных особенностей самого здания, так и из тех событий, которые происходили в Новгороде и вокруг него в середине и конце XII в.
Церковь Спаса на Нередице. 1198
Архитектура Спаса-Нередицы кажется обычной для Новгорода только на первый взгляд: действительно, она построена как обычный посадский, боярский или купеческий храм. Ближе всего к ней церковь Иоанна Предтечи на Опоках: храм знаменитого «Иваньского ста» — крупнейшего и богатейшего торгового объединения города. Но в этом и заключается странность: «предшественник» Спаса — Георгиевский собор Юрьева монастыря отчетливо ориентирован на державные киевские формы. Он, несмотря на свой частный характер (церковь в личной резиденции), подчеркивает государственное достоинство князя. Храм же на горе Нередица как будто говорит нам, что его заказчик — лишь один из тех, пусть и богатых и могущественных, жителей города на Волхове, кто может позволить себе возведение каменного строения.
Это скромная церковь для семьи и дружины, никакого государственного начала в ней нет и в помине. Чем же вызваны такие перемены? Для того чтобы понять это, нужно познакомиться с тем, как изменилось положение князя в Новгороде в течение XII в. и каково место в этом процессе Ярослава Владимировича и целого ряда других исторических персонажей. Но обо всем по порядку.
В начале XII в. город на Волхове, древняя столица Рюрика, во многом (как и в предыдущие два века) зависит от Киева. И хотя именно новгородцы дважды «поставляли» в IX и X вв. на золотой киевский стол своих кандидатов: сначала Владимира Святого, потом Ярослава Мудрого (и, как можно предположить, пользовались за это торговыми привилегиями), власть Киева — главного центра плодородной Южной Руси — была незыблемой. Эта была не столько личная власть князя, сколько отражение экономического и политического могущества киевского боярства и купечества.
Здесь, кстати говоря, стоит остановиться и пояснить, что привычный нам термин «княжество» — это изобретение историков XIX в. и в древнерусских источниках не встречается. Там, применительно к IX–X вв. говорится о племенах, а к XI–XII — о землях или волостях. И это не просто терминологическая тонкость. И сознанию XIX века, и сознанию современному древнерусское «княжество» видится в качестве самовластной монархии, в которой ее хозяин — князь волен творить все что ему вздумается. На самом деле это неоправданный перенос реалий московского самодержавия XV–XVII вв. на совершенно иную, живущую по другим законам политическую культуру. Насколько другую, — покажет пример из киевской истории начала XII в.
В 1113 году в Киеве умер неумный, вороватый и жадный великий князь Святополк Изяславич. В последовавших за тем беспорядках досталось и его родственникам и приближенным, и попавшим под горячую руку ростовщикам, ссужавшим, с княжеского благословения, деньги и зерно под немыслимые проценты. И вот киевляне, собравшись на вече, выбрали великим князем в обход всех правил престолонаследия достойнейшего из тогдашних русских князей — двоюродного брата Святополка — Владимира Всеволодовича Мономаха. И с выбором земли никто спорить не мог!
Для укрепления своей власти Мономаху нужна была поддержка второго города Руси, и он отправляет в Новгород старшего сына Мстислава и своего администратора — посадника Бориса. Авторитет Мономаха — победителя половцев был высок, назначение старшего сына — престижно, и никаких возражений новгородцев по этому поводу нам неизвестно. Однако времена меняются. XII век — время бурного подъема Западной Европы и превращения Балтики в одну из наиболее интенсивно используемых торговых акваторий континента. Не оставался в стороне от этого процесса и изначально ориентированный на Балтийское море Новгород.
Европейская торговля выходит на первый план, византийская — теряет значение. И уменьшается зависимость от Киева. Поэтому, когда в 1117 г. Мономах отзывает Мстислава в Киев и «ставит» на Новгород его сына (своего внука) Всеволода, это приводит, судя по всему, к какому-то недовольству в северной столице тогдашней Руси: во всяком случае, новгородское посольство вызвано в Киев, где вынуждено целовать крест (то есть присягать своему новому князю), а некоторые из новгородских бояр оказываются под арестом. Но репрессивных мер хватает ненадолго: уже в 1119 г. новгородцы вынуждают Всеволода Мстиславича заключить с землей ряд (то есть договор), одним из условий которого стал запрет на пребывание князя в Детинце — новгородском кремле, что, кстати говоря, и вынудило князя начать строительство нового — Георгиевского собора.
Понятно, что этот собор, по замыслу его заказчика, должен был демонстрировать могущество князя и незыблемость киевской государственной традиции. Отсюда и державная (хотя и в камерном, загородном варианте) мощь форм и киевская роспись с восходящей к ярославовой Софии традицией изображения князя — заказчика.
Но «монументальная пропаганда» Всеволоду помогла не особенно. В 1125 г. умирает Мономах, на киевском престоле оказывается давний знакомец новгородцев Мстислав. И тогда происходит на первый взгляд странное действо: «…Посадиша на столе Всеволода новгородци». Зачем? Он же вроде бы и так там «сидит»? Однако стоит осознать, что перед нами — сеьезная перемена: князь теперь не по приказу Киева, а по избранию веча. И права его очень даже ограничены: за князем помимо военных дел остается только торговый суд. И, что очень важно, Всеволод целует крест новгородцам со словами: «…Яко хоцю у вас умрети», то есть дает обязательство быть новгородским князем пожизненно, без обычной для XII в. практики «перемены столов».
Однако надолго его не хватило: уже в 1132 г., после смерти отца, он пытается перебраться поближе к стольному Киеву — в Переяславль-Южный, откуда через пару месяцев с позором был выбит. Потом потянуло его в Суздаль — и снова неудача.
Почуствовавшим себя хозяевами на своей земле новгородцам необязательность князя в конце концов надоела. В марте 1136 г. на вече ему припомнили все. Среди упреков, раздававшихся в народном собрании, было и «чему хотел еси сести в Переяславли» (обещал ведь, что из Новгорода никуда!), и «ехал еси с пълку впереди всех» (это о личном мужестве князя во время затеянной им неудачной суздальской войны, пълк — поход) И самая главная, короткая и емкая претензия: «не блюдеть смерд» — то есть не заботится о простолюдинах, зависимых, слабых, бесправных, тех, для покровительства которым и нужна справедливая власть. Всеволода посадили под домашний арест на епископском дворе (неслыханный позор!), «донелже ин(ой) князь приде». А когда «ин» князь — Святослав Олегович Черниговский явился, Всеволоду «указали путь чист». Так родилась знаменитая новгородская юридическая формулировка, а с ней и принцип: «Новгород в князех волен».
Итак, перед нами — настоящая демократическая революция. И результатом ее стал новый — республиканский государственный строй. Верховная власть принадлежала собранию «людей» — свободных жителей Новгорода — вечу. Городское вече было, судя по всему, представительным органом — участники его, как можно предположить, избирались уличанскими и кончанскими (от «конец» — район города) собраниями.
Посадник — глава новгородской администрации — теперь избирался на вече и был ему подотчетен, по традициии посадником мог быть только боярин. Представителем широких слоев населения был тысяцкий. Должность очень древняя, изначально — предводитель «тысячи» (городского ополчения), потом — представитель земли в отношениях с князем, по-видимому отвечавший за сбор налогов и, наконец, после 1136 г. в Новгороде — глава городского казначейства и налогового ведомства: для торгового города — одна из ключевых фигур.
Окончательное завершение «конституция» Новгородской земли получила через двадцать лет — в 1156 г., когда после смерти епископа нового владыку — Аркадия новгородцы избрали опять-таки на вече. Епископ стал хранителем государственной печати, исполнял высшие представительские функции. Князь же сохранил право на получение части торговых пошлин и оставался своеобразным «министром обороны» Новгородской республики.
Новые порядки, конечно, сильно, больше чем в других землях, ограничивали права князя. И тем не менее княжеский стол торговой республики оставался лакомым куском для любого Рюриковича во второй половине XII в.: Новгород стал богатейшим городом Руси и уж личное-то богатство князя за два-три года княжения в волховской столице обеспечивалось наверняка.
Спор за стол вольного Новгорода вели две главные княжеские ветви: черниговские Ольговичи (Олеговичи, из них был «ин князь» Святослав) и суздальские, а потом владимирские Мономашичи — потомки сына Владимира Мономаха, хорошо нам известного Юрия Долгорукого.
Со старшим сыном Юрия Андреем Боголюбским отношения у новгородцев не сложились, что неудивительно, учитывая самовластный характер первого владимирского князя. В его время северная республика ориентировалась на черниговских Ольговичей и смоленских Ростиславичей и упорно (и успешно) противостояла давлению «низовских земель» (как называли владимиро-суздальскую территорию жители Новгорода). Но с 1176 г. на владимирском престоле — новый князь, которому удалось где жесткой, а где гибкой политикой добиться перелома в новгородско-суздальской борьбе.
Речь идет о брате Андрея Всеволоде Большое Гнездо.
Новым оружием Всеволода стал хлеб. Малоплодородная новгородская земля зависела от завоза продуктов питания «с низа», и Всеволод воспользовался этим, применяя в борьбе с северным соседом не столько силу оружия, сколько совершенно новаторский для XII в. метод экономической блокады. В 1181 г. Всеволод устроил впечатляющую демонстрацию силы, захватив один из важнейших хлебных рынков — Новый торг (современный Торжок Тверской области). Пленных новгородцев отвели во Владимир, где он велел держать их «в железах», а торговлю прекратил.
Результат не заставил себя ждать: новгородцы (вынужденно) «показаша путь Володимиру Святославицю» (который вполне их устраивал) и «послашася к Всеволоду по князь». И вот тут наконец на сцене появляется наш герой. Ярославу Владимировичу повезло: он оказался свояком (родственником жены) могущественнейшего русского правителя и благодаря этому обстоятельству пробился в новгородские князья. Правда, ненадолго. Через год и ему новгородцы «указали путь» («много творяху пакости» — комментирует летопись), а навязанного им посадника и еще пару приближенных утопили в Волхове.
Избранный на вече посадник Завид Неревинич был сторонником ориентации на Смоленск. Приглашенный по его инициативе смоленский князь Мстислав Давыдович самостоятельной политики вести не пытался и во всем слушался посадника.
Всеволод вновь прибег к «хлебному эмбарго». Новгородцы (с продовольственной помощью из Смоленска) держались четыре года. 1186 год, оказавшийся для западной Руси неурожайным, сломил их сопротивление. В начале 1187 г. в Смоленск бежал Завид Неревинич, а в октябре за ним последовал и князь. Новгородцы послали за Ярославом Владимировичем. Ситуация вернулась на круги своя.
Ярослав по-новгородски, с учетом сложившихся в городе и земле реалий, княжить не умел, и новый конфликт был неизбежен. Можно предположить, что руководство республики видело два выхода: научить Ярослава вести себя адекватно или заменить его устраивающим новгородцев, но не раздражающим Всеволода князем. Для решения проблемы требовался серьезный, умный руководитель с дипломатическими способностями. Новгородцам повезло — такой человек нашелся. В 1189 г. вече смещает постоянно конфликтовавшего с Ярославом посадника Михаля Степановича и избирает нового — Мирона Нездинича, который будет у власти четырнадцать лет: до своей смерти в 1203 г.
Новый посадник начинает с «воспитательной работы» с князем. Оказывая безусловную дипломатическую поддержку Всеволоду в борьбе князей и земель (в частности, за киевское княжение, традиционно считавшееся великим) и получив, в свою очередь, его поддержку в Новгороде, посадник, с другой стороны, постоянно заставляет Ярослава Владимировича считаться с новгородскими порядками. Рядом вечевых решений ограничиваются княжеские права и привилегии, в том числе у князя отбирается торговый суд.
Ярослав пытается обратиться за поддержкой во Владимир, но не находит ее: политический союз с Новгородом Всеволоду важнее, чем амбиции свояка. Результат упорных и осторожных действий Мирона налицо: Ярослав отчетливо начинает понимать, что такое Новгород, понимать, что править в Новгородской земле без опоры в обществе не получится. Князь начинает свою игру. Он ищет поддержку у тех, кто больше остальных страдает от конфликтов Волхова и Клязьмы — у жителей приграничных Торжка и Волока Ламского. Ищет и находит ее. Начинает брезжить возможность серьезного и устойчивого компромисса — фундамента новой политической стабильности. Но… вмешивается стихия. Те самые пожары в засушливое лето 1194 года, с которых начался наш рассказ.
Они, судя по всему, были действительно ужасны. Летописец сообщает, что новгородцы, жители Ладоги и Старой Русы боялись оставаться в домах и «по полях живяхуть». Недовольство, естественно, обрушилось на князя, которого терпели, но не любили. Не дожидаясь взрыва, Мирон Нездинич предпринимает в начале 1195 г. неординарный шаг, лично возглавив посольство во Владимир, в котором участвовали, кроме самого посадника. полтора десятка представителей высшей новгородской элиты. Новгородцы предлагают компромисс: заменить Ярослава на одного из малолетних сыновей Всеволода.
Владимирский князь посольство «прия» и переговоры начались. Но эмиссарам Ярослава удалось настроить Всеволода против послов, и дальше началась сложная политическая игра с элементами и войны, и дипломатии. Всеволод послам отказывает, более того — задерживает их, поместив под мягкий домашений арест. Из Новгорода следует резкая «дипломатическая нота» с требованием свободного выезда «…посаднику деля (для) Мирошке и Иванка и Фоме». Всеволод часть послов отпустил, но Мирона задержал (хорошо понимал, кто самый опасный противник!), чем «розгневи новгородци», которые «показаша путь из Новгорода и выгнаша… на Гюргев день Ярослава князя».
Однако резкие действия новгородцев вызвали неожиданную для веча, лишившегося дальновидного руководителя, реакцию: категорически не желавший войны Торжок «прия Ярослава с поклоном». А Всеволод предпринял, в свою очередь, вполне символическую карательную акцию: захватив без боя (!) Волок Ламский он увел жителей во Владимир, предоставив им там полную свободу без права выхода за городскую черту (никаких «железов» на сей раз не было). Торговля опять была остановлена. Тем не менее новгородцы упорствовали, даже оставшись очередной раз без низовского хлеба. И упорствовал Мирон, понимая, что Ярослава принимать придется, но понимая также, что это должно произойти по решению веча, а не по приказу Всеволода.
И владимирский князь уступил. Отсидев «два лета за Новгород», Мирон Нездинич вернулся домой, чему «ради быша Новегороде вси от мала до велика». Время конфликтов закончилось. Наступило время политических компромиссов и государственной мудрости. «Идоша из Новагорода переднии (лучшие) мужи… и пояша Ярослава со всею правдою и чьстью; и приде …Ярослав …и седе на столе своем, и обуся (обустроившись) с людьми, и добро все бысть», так, немного патетически, завершает новгородский летописец рассказ об этой истории.
И через год памятником этому, пожалуй что и не самому худому миру, стала восстановленная новгородскими мастерами резиденция на Городище со скромной городской церковью на княжеском дворе — гениальным храмом Спаса на горе Нередице.
