Темы и вопросы для обсуждения

Иллюстрация к стихотворению Э. По "Ворон".1882

Когда смотришь на иллюстрации Г. Доре, испытываешь очень противоречивые чувства. С одной стороны, в тебе просыпается любопытный ребенок, который готов с упоением слушать бесконечные истории о страшном и неизведанном, о забавном и романтичном. Доре — мастер таких рассказов. Его художественная манера внушает полное доверие. Самые фантастичные события и миры типа Ада, Рая и Чистилища смотрятся абсолютно достоверно и всегда нам смутно напоминают что-то знакомое.

Он никогда не пренебрегает подробностями: если изображать фантазии Дон Кихота, то уж все до последней, если живописать заснувшее царство из сказки «Спящая красавица», то нарисовать надо весь двор до самого незначительного поваренка, а также спящих собак и кошек, если запечатлевать злую волшебницу, то со всем изобилием положенных ей бородавок. Для самых отвлеченных понятий, например тоски по утраченной любимой в стихотворении Э. По «Ворон», Доре находит соответствующую картинку — у ног лирического героя, прямо на полу уютного кабинета, появляется надгробная плита со скульптурным изображением незабвенной Линор.

Иллюстрации к роману Сервантеса "Дон Кихот". 1862-1863

Смотреть иллюстрации Доре надо вообще не зная текста, — это лучше для сами х картинок и для зрителя. Попробую объяснить этот парадокс.

Автор этих строк тоже когда-то была маленькой неграмотной девочкой. В моем распоряжении находился комплект годовой подписки популярного в Х I Х в. журнала «Нива» со множеством иллюстраций, выполненных в общепринятой манере, в которой писал и Доре. Это был волшебный мир! В нем была тайна — куча девушек спали, а одна зачем-то выглядывала из-за стены, прекрасная тетя обнимала и украшала цветами дядю с ослиной головой и пр. Каково же было мое разочарование, когда по прошествии времени я узнала, что эти картинки были нарисованы на сюжет баллады В.А. Жуковского «Двенадцать спящих дев», в первом случае, и комедии У. Шекспира «Сон в летнюю ночь» — во втором. Очарование тайны вокруг картинок исчезло, так как оно было несравнимо с очарованием подлинного поэтического произведения. Да, все так, ослиная голова, королева эльфов, но нет чуда «эльфийскости», как сказал бы Дж.Р.Р. Толкиен.

Иллюстрации к "Приключениям барона Мюнхгаузена" Р.Э. Распе. 1872

К сожалению, то же самое происходит, когда смотришь иллюстрации Доре и сравниваешь их с исходным текстом. И это уже взгляд с другой стороны, со стороны взрослого человека, обладающего способностями сравнивать текст и иллюстрацию, а также некоторыми знаниями в области изобразительного искусства. В новой системе координат то, что воспринималось как достоинство в иллюстрациях Доре, уже может рассматриваться как недостаток. Натуралистическая достоверность Доре — явно не тот язык, на котором надо говорить о таких вещах, как сотворение мира и грехопадение (иллюстрации к Библии), сражение сил зла и добра и романтический бунт против Бога (иллюстрации к «Потерянному раю» Мильтона), метафизика средневековых представлений об устройстве мира (иллюстрации к «Божественной комедии» Данте). Она не оставляет места для художественной метафоры, собственно для языка образности, на котором должно изъясняться изобразительное искусство, в частности графика.

Натурализм в иллюстрациях к сказкам вообще может довести до шока. Чего стоит только сцена из сказки «Мальчик-с-пальчик», в которой физиологически отвратительный людоед режет своих спящих детей! Апелляция Доре к каким-то смутно знакомым образам оборачивается их клишированностью. В видении райских небес, открывшихся перед Данте, вдруг с разочарованием узнаешь схему росписи потолка эпохи барокко. При этом обнаруживаешь, что толкотня на небесах с Х VII в. увеличилась до полной перенаселенности. От пафосно воздетых вверх рук в иллюстрациях к Библии просто устаешь, в конце концов. Ну ладно, сотворение мира — вещь серьезная и бывает всего-то раз, но потом-то зачем каждый раз, при несравнимо более мелких деяниях, прибегать к столь сильному средству? Неужели у бога и его адептов не нашлось фантазии на более разнообразную жестикуляцию?

Ну разве можно душу ушедшего, с которой ты хочешь мысленно слиться, изображать в виде пышнотелой сладенькой красотки, страстно лезущей целоваться, как это представлено все в тех же иллюстрациях к «Ворону»? Присутствие мистических сил в атмосфере стихов Э. По детализируется Доре кучей ангелоподобных созданий, наивно прячущихся за дверьми и ставнями дома лирического героя.

При этом нельзя отрицать того, что Доре посещают гениальные художественные озарения. Он владеет символикой и художественной образностью контраста и динамики света и тьмы, всемогущества тени. Это особенно показательно в скромной заставке к роману Сервантеса «Дон Кихот». В ней Дон Кихот и Санчо Панса даны на заднем плане бытовой деревенской сценки слитным единым призрачным серым силуэтом.

Доре здесь поднимается до понимания истинного смысла этих образов. Безумный рыцарь и трезвомыслящий слуга сродни друг другу, они из одного теста и из одного испанского национального мифа о чести, достоинстве и преданности высоким идеалам. Они уходят, почти ушли из реальной жизни, но присутствие их хотя бы призрачного силуэта обязательно для низменной обыденности, так как делает ее осмысленной с точки зрения вечных ценностей.

Иллюстрация к поэме Дж. Мильтона "Потерянный рай". 1865

В этих же, второстепенных с точки зрения самого автора, заставках Доре поражает свежестью, непосредственностью и лаконичностью художественного решения. Чего стоит изображение финала очередного конфликта в виде торчащих из канавы тощих ног Дон Кихота!

А в иллюстрациях к повести Распэ о бароне Мюнхгаузене Доре демонстрирует такую смелость в использовании ракурсов, что невольно думаешь о возможности предвосхищения опытов фотомонтажа начала ХХ в. и более позднего опыта кинематографа. Когда смотришь сверху на макушку барона, убегающего от пасти льва и одновременно бегущего в пасть крокодила, которую автор только наметил кончиком выразительного носа между двух мощных лап, трудно представить, что это рисовал художник середины Х I Х века.

А следующая за этим сцена, когда лев влетает в пасть крокодила, по динамике смены действия сродни кинематографической раскадровке. То же самое можно сказать и о полете Мюнхгаузена на ядре. К тому же это смешно и стилистически соответствует легкости и импровизационности вранья знаменитого барона.

Итак, чтобы обрести исходную точку опоры в оценке творчества Доре, видимо, стоит согласиться с его конкретной исторической оценкой, данной современным искусствоведом М.Ю. Германом. В книге последнего «Импрессионисты: судьбы, искусство, время» сказано, что Доре своим творчеством отреагировал на сложившуюся в середине Х I Х в. ситуацию, когда в среде нового среднего класса возник интерес к сокровищам культуры прежних эпох в форме поверхностного и упрощенного полузнания, предвосхищающего массовую культуру.

«Этот художник, сам весьма склонный к «пышной помеси всех стилей» (Золя), как в жизни, так и в собственном искусстве, становился вполне естественным посредником между публикой своего времени и терцинами Данте, мудростью Сервантеса, веселой глубиной Рабле. Его иллюстрации к классике становились, если угодно, переводом мудрых книг на пышный и нарядный, как фасады Оперы Гарнье, язык Второй империи». Данная характеристика описывает творчество Доре с содержательной точки зрения. Что же касается художественной образности, то Доре, по мнению Германа, удовлетворил ту тягу «к упрощенной классике, где всё было бы узнаваемо и максимально усреднено… страсть к эстетике банального, внутри которого формировался новый агрессивный консерватизм».

Что можно предложить в данной ситуации учащимся? Естественно — разобраться самостоятельно с проблемой. Проблем здесь несколько. Запрос на тотальное упрощение смыслов культуры не только остался, но и приобрел неизмеримо больший масштаб в условиях массовой культуры, так что по сравнению с современными комиксами иллюстрации Доре — просто кладезь образной глубины. Это один аспект. Далее, «агрессивный консерватизм» массовой культуры сливается с обычным детским консерватизмом и желанием жить в мире, в котором всё объясняют предельно просто. В этом мире нет места тотальной тревоге непознанных инфернальных стихий строф «Ворона» Э. По. В нем Ворон — просто птица, естественных размеров, как у Доре, а не «зловещий дух» или «Демон полусонный» «из царства тьмы и бури», из чьей тени душа лирического героя «не восстанет — никогда!» (перевод К. Бальмонта).

Так что, чтобы понять, скажем, того же Э. По, надо отказаться от своего детского страха и стать взрослее. Дело здесь не столько в штампах в иллюстрациях Доре к этому стихотворению, а в осознании собственной жизненной позиции.

Хочешь ли ты, чтобы тебе все разжевывали, или ты уже вырос из этого состояния и хочешь встретиться с истинными глубинами подлинного искусства, которое возникло и возникает отнюдь не для твоего душевного комфорта или примитивного морализаторства?

Речь неизбежно зайдет и о специфике перевода поэтического языка литературного произведения на адекватную поэзии графику. Если изобразительный «перевод» Доре недотягивает до глубин метафор Э. По, то возникает вопрос: каков поэтический язык самой графики, ее черных и белых пятен, стремительного или замедленного штриха, возникающего то черным по белому, то белым по черному? Встает вопрос и о том, может ли вообще стандартизованная, неавторская ксилография Х I Х в. (Доре рисовал только эскиз, а в материал рисунок переносили ремесленники) передать трепет обостренно личностного романтического чувства Э. По, парадоксальность принципиального несовпадения вопросов и ответов, обыденного мира лирического героя и инфернального теневого мира Ворона? Какой изобразительный ряд отвечает тому, о чем твердит Ворон «этим черным «Никогда», страшным криком «Никогда»? Почему «Никогда» черного цвета? Может, это «Никогда» предвещает «Ничто» «Черного квадрата» К. Малевича?

Разброс вариантов здесь очень большой, вплоть до предложения самим создать в графике зрительный ряд.

Вариант проведения урока на иллюстрациях Г. Доре к стихотворению «Ворон» Э. По предложен в связи с тем, что и текст, и количество иллюстраций обозримы в рамках одного урока и позволяют подробно разобрать как зрительный, так и поэтический ряд.