А р т - г а л е р е я

Русское деревянное
зодчество

Дом Пухова из д. Большой Халуй Каргопольского района архангельской обл.
Начало XIX в. Архангельский государственный музей деревянного зодчества и народного искусства «Малые Корелы»

«Преудивлена и чудна»

Русь издревле была страной дерева, особенно ее северные земли. В лесу, а он здесь всегда был рядом, заготовливали бревна для избяного или церковного сруба, тес на крыши, плахи для пола… В лесу можно было найти дерево, чтобы выдолбить лодку или вытесать санный полоз. Строившиеся из дерева селения часто так и назывались — деревни, а некоторые даже носили имена древесных пород — Березники, Сосновка, Ельня, Дубровка и др.
Не было ни одного занятия, ни одного ремесла, которые не требовали бы в том или ином виде общения с лесом. Неудивительно, что топор — инструмент почти универсальный — умел держать в руках каждый крестьянин, но еще в глубокой древности особенно славились плотничьим ремеслом — искусством сплачивать, соединять бревна в срубы — новгородцы. Судя по летописной записи 1016 г., воевода киевского князя Святополка укорял их, пришедших к Киеву, что занялись они не своим делом: «...а вы плотницы суще, а приставим вы хоромы рубити нашим». В самом Новгороде существовал даже Плотницкий конец, где жили плотники.
Размах плотничьих работ на протяжении всего русско­го Средневековья был поистине огромным: летописи полны сообщений о возведении деревянных городов-укреплений: «…и сруби город над Волховом и прозваша и Новгород», в 1276 г. князь Владимир Галицкий послал искать место для постройки нового города «мужи хитри (т.е. умный, умелый) именем Алексу, иже бяше при отце его ж многы города рубя». Слово «рубить» в старину прежде всего означало «строить», что является лишним свидетельством отсутствия в арсенале плотника пилы.
О возведении деревянных церквей в летописях говорится меньше, чем о каменных, лишь потому, что это было делом обыденным, но уж если летописец счел нужным упомянуть такой храм, значит, было в нем что-то необычное: в лето 989-е в Новгороде «постави владыко епископ Иоаким первую церковь древяную дубовую святые Софии, имущую верх тринадцать…».
До нашего времени не дошли этот и многие другие выдающиеся памятники деревянного зодчества, которые всегда были наиболее хрупкой частью архитектурного наследия. Одни погибли из-за небрежения или непонимания людьми ценности этих построек, у других же подошел предельный срок жизни, третьи сгорели в огне многочисленных пожаров, упоминания о которых постоянно встречаются на страницах летописей. Дерево — материал недолговечный, и не только из-за того, что оно легко горит. Жилые постройки стоят не дольше 100–150 лет, культовые, даже если у них вовремя перекрывают кровлю и заменяют сгнившие бревна, — 300–350 лет. Самые старые из сохранившихся крестьянских домов срублены не раньше середины XIX в., большинство церквей относится к XVIII в., значительно меньше — к XVII и лишь единицы — к XVI. Всего два памятника — церковь Лазаря Муромского (ныне в Кижском заповеднике) и церковь Положения риз Богоматери села Бородавы (ныне в Кирилло-Белозерском монастыре) — датируются, да и то предположительно, соответственно до 1391 и до 1486 г.
Известны, к примеру, типы деревянных храмов, подобные которым в XIX веке насчитывались еще десятками. Сегодня от них остались единицы. О существовании других мы знаем только по фотографиям. Между тем речь-то идет о самой оригинальной, самобытной части нашего архитектурного наследия, открытие которой произошло сравнительно недавно — на рубеже XIX–ХХ вв. Почему надо было открывать старинные деревянные постройки? Неужели их никто не видел? Да нет, конечно, видели и… не видели, ибо не придавали им значения, не рассматривали как произведения искусства.

Типы крестьянских домов русского Севера
Дома брусом: 1 – четырехстенок; 2 – пятистенок; 3, 4 – шестистенки; 5 – дом глаголем; 6 – дом кошелем

Первопроходцы

И тут надо назвать имена архитектора Льва Владимировича Даля (1834–1878) — сына автора знаменитого Толкового словаря живого великорусского языка, который сделал обмер тогда безвестной Преображенской церкви на Кижском острове, а также ряда других наиболее значительных деревянных храмов, и академика архитектуры Владимира Васильевича Суслова (1857–1921), объехавшего чуть ли не весь Европейский Север, включая даже Скандинавию. Он первый заметил особое сходство конструкций и форм русских и норвежских построек, но главная заслуга Суслова в том, что он сфотографировал сотни деревянных церквей, часовен, изб. Его фотографии, сделанные на больших стеклянных негативах, вместе с его же обмерами теперь часто являются нашими единственными источниками сведений о погибших памятниках.
За первопроходцами потянулись и художники — И.В. Билибин, И.Э. Грабарь, К.А. Коровин… В результате перед русским обществом, словно град Китеж, начал возникать незамечаемый раньше мир народной культуры. В первом томе «Истории русского искусства», которую в 1909 г. начал издавать И.Э. Грабарь, большие статьи были посвящены как раз русскому деревянному зодчеству и иконе. Она, так же как традиционные деревянные постройки, чуть ли не впервые начала рассматриваться в качестве произведения искусства.
Октябрьская революция и наступившая за ней советская эпоха во многом приостановили этот процесс, хотя в 1920-х гг. выдающийся историк русской архитектуры Константин Константинович Романов (1882–1942) организовал экспедиции в Заонежье, на Пинегу, Мезень и Печору, в которых были фольклористы, этнографы, специалисты по народным росписям и вышивкам: впервые была поставлена задача изучения народной культуры как целостного явления.
Толчок к новому изучению деревянной архитектуры дала Великая Отечественная война. Не случайно в самый тяжелый военный год — 1942-й — выходит замечательная книга С. Забелло, В. Иванова и П. Максимова «Русское деревянное зодчество», где делается попытка показать все виды и типы деревянных построек, причем в лучших образцах. Это было продиктовано стремлением открыть глаза соотечественникам и иностранным читателям на то огромное культурное богатство, которым обладала страна, принявшая на себя основной удар фашистских завоевателей.

Из чего складывалось строение

Чем же объяснить, что в России деревянная архитектура достигла такого совершенства, такой монументальности? Прежде всего, конечно, дело в изобилии и дешевизне леса — основного строительного материала, затем — в открытости пространства, обилии водных просторов, распаханных земель, лугов и полей. Церковь являлась средоточием этого пространства, сиволом его обжитости, центром прихода или волости, состоявшими из множества деревень. Она должна быть для них зримым и одновременно духовным ориентиром. Потому-то для храмов оказались столь важными вертикальность и выразительный силуэт. К сказанному следует добавить отсутствие крепостного права на Севере, относительную независимость крестьянства, традиции, сохраненные старообрядцами, которые как раз бежали в отдаленные края, спасаясь от преследований…
Теперь же посмотрим, как и из чего складывалось деревянное строение (действительно складывалось, ибо само строительство чем-то напоминало складывание фигур из детских кубиков). Основу любого из них, начиная от простого амбара и кончая многоглавым храмом, составлял прямоугольный сруб — клеть, сложенная из горизонтально связанных бревен. Ее размеры были изначально заданы длиной бревна (наиболее распространенный его размер — около трех саженей, то есть в допетровской Руси 2,16 х 3 = 6,48 м).
Самый простой дом и состоял из четырехстенного сруба, к которому были прирублены сени, и вся постройка была покрыта двускатной крышей, состоявшей из тесин, вырубленных с помощью топора из расколотого на три или четыре части бревна. Пила же и полученные с ее помощью пиленые доски стала применяться в строительстве лишь с конца XVII в. Удары топора или тесла закупоривали поры древесины и потому затрудняли попадание влаги, а следовательно, предотвращали быстрое гниение. Теперь понятно, что тес отличался от досок способом изготовления, и его использовали прежде всего для покрытия крыш.
Клали тес в два слоя с прокладкой из бересты — отличного гидроизолятора — на продольные тонкие бревна — слеги. Концы тесин внизу заводили в желобы — потоки, по которым стекала дождевая вода, а вверху прижимали тяжелым бревном — охлупнем, положенным на верхнюю слегу. Спереди и сзади концы слег врубались в бревенчатые фронтоны, а торцы прикрывались резными досками — причелинами (их крепили с помощью деревянных гвоздей — нагелей). В результате перед нами безгвоздевая конструкция деревянной крыши.

Изба

В жилой части дома — избе — находится печь (слово «изба» и происходит от древнего наименования печи — истопка, истьба). Топилась она по-черному, то есть дым выходил из устья и стелился под потолком, поднимаясь через дымоволочное оконце по коробу наверх и выходил на крыше через трубу — дымник. Он как бы вторил силуэту дома. В старину нередко обходились без дымников: на торцовой стене иногда устраивали небольшое оконце, и тогда дым выходил через него. В таких избах, конечно, попахивало дымком, но дым не опускался ниже двух или трех верхних бревен. Однако «горичи дымная не претерпев, тепла не видати», — говорит старинная пословица.

Дом Ошевнева – кошель. 1876. Музей-заповедник Кижи

Печь, как правило, была битой, то есть глиняной, и снизу имела большой деревянный футляр — опечек, сбитый из широких плах. Лишь вместе с кирпичными печами пришли кирпичные же трубы, и тогда дым уже перестал выходить из печи в избу. Такие избы, в отличие от черных (или курных), стали называть белыми. Изба без печи — не изба. Печь же занимала едва ли не половину избы. И неудивительно: она грела, кормила (в ней варили, жарили, пекли хлеб), она мыла и лечила, а также была спальным местом для старых и малых. Пространство избы, как правило, оставалось неразделенным, но места членов семьи в ней были четко определены: продольная лавка — женская, торцовая — мужская, За столом хозяин сидел в красном углу, под иконами; место хозяйки — напротив печного устья — так и называлось «бабий кут». Вдоль стен — встроенные лавки. На них спали зимой. Летом же — в комнатках на повети или в сенях, а иногда в амбарах. Подвижной мебелью были лишь стол да скамья. По существу, все пространство избы было маркировано, и знание этого воспринималось ребенком чуть ли не с молоком матери. Лишь в XIX в. появились заборки — перегородки, которые стали членить избу.
Оконца, чтобы сохранить тепло, делали маленькими — волоковыми (они заволакивались, закрывались с помощью задвижек). Стекла в таких окнах — редкость, обычно в них вставлялся рыбий или бычий пузырь. Не удивительно, что в избе царил полумрак, а освещалась она в старину с помощью лучин. Свеча считалась уже некоторым признаком состоятельности. Керосиновые же лампы появились лишь в XIX в. Однако крестьянский день был напрямую связан с природным: семья поднималась вместе с солнцем и вскоре после его захода отходила ко сну.
Более сложным типом крестьянского дома был пятистенок, состоявший из двух помещений (посредине дома была врублена пятая стена, отсюда и название). В этом случае появлялось парадное помещение — горница. Пятистенки все имели подклеты, то есть были приподняты над землей. Раз имелись подклеты, значит, неизбежно устройство крыльца, форма которого, словно в миниатюре, повторяла элементы дома. Крыльцо примыкало к сеням.

Большой северный дом

До XVIII столетия хозяйственные постройки — хлев, амбар, конюшня, сенник — стояли на дворе отдельно, однако постепенно, под воздействием суровых природных условий происходил процесс их собирания, соединения с жилищем: так образовался большой северный дом, в котором жилая и хозяйственная части оказывались собранными под одной крышей (на Урале и в Сибири все постройки группировались вокруг двора, а на улицу выходили большие дворовые ворота). К сеням сзади прирубалась двухэтажная часть: наверху сеновал — поветь, где кроме сена хранился и всякий инвентарь; внизу — хлев.
Над яслями хлева в полу повети находились небольшие отверстия, через которые можно было вниз сбрасывать сено. На поветь в задней стене вел пандус — взвоз, по которому поднималась лошадь с возом, сама же поветь имела площадь 80–100 кв.м, а весь дом с хозяйственной частью достигал 28–30 м длины. К этому надо добавить, что под крышей нередко располагалась светелка (или вышка), где летом жили незамужние дочери хозяина. Получалось, что дом зажиточного крестьянина был трехэтажным. Вот уж поистине монументальное сооружение!

Высокая простота

Каждый крестьянин держал в руках топор, каждый мог срубить избу или амбар (правда, с помощью соседей), но не каждый — часовню или тем более церковь. Для этого крестьянская община приглашала артель плотников, заключала с ней договор — порядную запись, которая содержала одновременно не только перечисление взаимных обязательств, но и словесный проект будущей постройки (ведь чертежи — и то только для сложных построек, преимущественно церквей, когда их проектирует архитектор, — появляются лишь в начале XVIII в.). Бревна и тес крестьяне заготовливали сами зимой или в начале весны. Рубили прямоствольную сосну, не закомлистую (то есть с нетолстым комлем — корневищем), не суковатую, причем выбирать помогали плотники, а потому лесосеку рубили не сплошь, а отбирали каждое дерево в зависимости от его назначения: на стены — подлиннее (7–8 м), для теса и для драниц (колотых досок на кровлю) — потолще, для лемеха (фигурных дощечек на церковные главы) — тонкую осину.
Строительство начиналось, когда сходил снег и земля обсыхала, — в мае или июне. Начиналось с оклада нижнего венца: это ответственнейший момент, ибо оклад — не только основание всей постройки, но и ее план, обычно заданный образцом, который указан в порядной записи. «окладом церковь и олтарь, как на Устюге на посаде у [церкви] Николы чюдотворца», — читаем в одной из них.
Размер же определяли заготовленные бревна. Фундамента по существу не было, если не считать валунов, подложенных под углы. После этого священник служил закладной молебн и освящал место алтаря, где временно был установлен крест. Затем крестьянская община выставляла плотникам угощение — молебное пиво, давала еду и деньги первого срока, а поутру начиналась работа, которую надо успеть сделать — подвести церковь под крышу — до наступления холодов.
Если рубили самую простую — клетскую — церковь, наподобие Лазаревской, что сейчас перевезена в Кижский музей-заповедник, то в ее основе клеть, похожая на избяной сруб, с запада — притвор-сени, стены которых набраны из плах или тесин, с востока — алтарный прируб. Над каждой частью — двускатная крыша, над средней — повыше и покруче. На ней луковичная главка с крестом.
Кажется, совсем просто, но если присмотреться, то все три части разновысоки, притвор тесовый, а не срубный, с юга оконце есть, а с севера нет и т.д. Не случайно в одной из порядных записано: «рубить, как мера и красота скажут». Эти слова могли бы быть эпиграфом для всего деревянного зодчества.
И еще один секрет этой высокой простоты: вписанность в природу. Иногда часовня сливается с рощей, словно прячется в ней, иногда венчает открытый холм, иногда шатровый храм стоит на высоком речном берегу, как Никольская церковь в селе Лявля (1584 г.) на Северной Двине — ровесница Архангельска. Там величественный восьмериковый сруб венчает шатер, крытый лемехом. Его грани переходят в граненую шею и такую же главку. С востока и запада — два прируба, крытые бочками, абрисом своим повторяющие очертания главки. Суровость и величественная простота храма напоминают о крепостных башнях. И не случайно, ведь эти края были известны большими крепостями в Архангельске и Холмогорах, не говоря уж о многочисленных монастырях, окруженных стенами и башнями…

Алтарный прируб, крытый бочкой

Причелина

Кондопожское чудо

Замечательная по своему изысканному силуэту Успенская церковь в Кондопоге (1774 г.), на мысу Чупа-губы Онежского озера, господствует в открытом озерном пространстве. Это один из самых высоких среди сохранившихся деревянных храмов: его шатер взметнулся на 45 м. Громадные бревна рублены с выпусками — «в обло», то есть в чашу. На высоком четверике, завершающемся небольшим расширением — повалом, — восьмерик, да не один, а два. Верхний восьмерик переходит уже в мощный повал. На нем — пятнадцатиметровый шатер, увенчанный главкой.
С востока к четверику примыкает прямоугольный алтарный прируб, перекрытый бочкой, а с западной стороны, обращенной к озеру, — трапезная с притвором под общей двускатной кровлей. Справа и слева у трапезной — два висячих крыльца, вход на которые устроен необычно — с востока. Это объясняется тем, что деревня Кондопога, в которой жили прихожане церкви, тянулась по берегу с одной и другой стороны от церкви.
Трапезную — самое обширное помещение храма — украшают два массивных резных столба, поддерживающие потолочную балку. В углу — печь, в старину топившаяся по-черному. Дым же выходил через дымник, примыкавший к одной из продольных стен. Вдоль них, как и в избе, — лавки, «опушенные» резным тесом. В трапезной бывало особенно много людей, ибо в престольный праздник устраивался пир, кроме того, здесь собирали налоги, судил волостной суд. Иными словами, трапезная, в отличие от молитвенного помещения, имела прежде всего мирское назначение.
Однако самое необычное в этой церкви даже не высота, а гармоничное сочетание горизонтальных и вертикальных частей, чрезвычайно вытянутые пропорции, благодаря которым церковь напоминает стройную башню, уверенно подчиняющую себе водное пространство на много верст кругом.

Полотенце

Способ соединения бревен «в обло»

На вершине…

Вершиной развития деревянной церковной архитектуры стали два храма, срубленные, по-видимому, одной артелью — это 24-главая Покровская церковь на реке Вытегре (1708), сгоревшая в 1963 году, и знаменитая 22-главая Преображенская на острове Кижи в Онежском озере (1714). Многочисленные главки, отличающиеся различными размерами, ступенчатость композиции, стремительная динамичность архитектурных масс придают им удивительную праздничность, нарядность, столь характерную для петровского времени. Некоторые даже видели в них апофеоз победам в Северной войне, другие — застывшую музыку.
Однако при всей их необычности, если присмотреться повнимательнее, можно заметить, что в их основе уже знакомые нам формы: восьмерик с четырьмя прирубами. Последние покрыты двумя ступенчато расположенными бочками, каждая из которых на своем коньке несет по главке. Из них-то складываются ярусы, или уступы. Отличия же этих двух родственных храмов в том, что у Покровской церкви — два стоящих друг на друге и уменьшающихся кверху восьмерика, а у Преображенской — три. У Покровской верхний восьмерик венчала крещатая бочка с центральной главой посредине, а у Преображенской она несла только одну главу. У вытегорской церкви три алтарных прируба и трапезная со скошенными углами, у кижской — один алтарь и трапезная, прямоугольная в плане. К трапезной в обеих церквях примыкали двухвсходные крыльца, с верхней площадки которых можно было полюбоваться в одном случае заречными далями, а в другом – озерным простором…

Восьмериковый сруб с подзором

Непростые вопросы

Здесь мы лишь прикоснулись к таинственно-прекрасному и, увы, исчезающему миру русского народного зодчества. Мы ничего не сказали об ансамблях погостов и монастырей, селений, отличавшихся гармоничностью подчас не меньшей, чем отдельные сооружения. Кроме того, существуют музеи под открытым небом, куда свезены многие выдающиеся памятники. Это уже упоминавшийся Кижский музей-заповедник, а также Малые Корелы под Архангельском, Витославлицы под Великим Новгородом и ряд других. Насколько удалось сохранить в них те ценности, ту первозданность, о которых шла речь? Ведь здесь постройки оказались совсем не в том окружении, в котором они возникли; все они были отреставрированы с элементами реконструкции…
Все это непростые вопросы, а потому на них нет однозначных ответов.
Изба и крепость, амбар и величественный собор, часовня и куст селений целой волости… При всем разнообразии типов и видов строений в их основе один, поистине универсальный материал — дерево, имеющее единый модуль — длина бревна, единые строительные приемы, единые представления о «мере и красоте» — расчет и интуиция, повторяемость и неповторимость. Пытаясь разгадать секреты плотницкого мастерства, удивляясь совершенству, казалось бы, простых деревенских построек, мы проникаем в духовный мир людей ушедшей эпохи и потому ощущаем себя их законными наследниками.