НАЧИНАЯ С XX ВЕКА

Марк САРТАН

Предательство образов

На небольшой картине, исполненной в самой обычной технике (холст, масло), изображена простая курительная трубка, а под ней написано по-французски: «Это не трубка». И всё. Можно даже не приводить репродукцию, чтобы представить себе эту работу: все ясно из описания.

Вот только почему «не трубка»? Что же тогда? Кентавр? Локсодромия? Встреча зонтика и швейной машинки на операционном столе? Фигура цапф большого пассажного инструмента? «Не-е-ет, — думает зритель, — меня не проведешь, трубка она и есть трубка».

«Да ну? — лукаво прищуривается автор. — Вы можете набить ее табаком? То-то! Это всего лишь изображение... Если бы я написал под картиной «Это трубка», я бы солгал».

Так просто, даже бесхитростно, бельгийский художник Рене Магритт отразил на своем холсте одну из основных коллизий искусства XX века: взаимоотношения между изображением и реальностью.

Веками художники пытались воспроизвести натуру в своих работах, и точность ее отображения долгое время даже служила критерием мастерства. Но в начале прошлого века задумались, а так ли нужно повторять действительную жизнь в художественном изображении? Как ни старайся, все равно точно не скопируешь.

Рене Магритт. Предательство образов 1928–1929. Музей искусства округа Лос-Анджелес

Более того, если до конца следовать логике «чем точнее сходство, тем лучше», то и вовсе стараться не надо: заменим изображение самим предметом — и все будет лучше некуда. Вместо натюрморта — набор собственно предметов, вместо портрета — сама модель, вместо пейзажа — сам пейзаж... или его точная фотография.

Да, появление фотографии обострило проблему. Художники хоть и стремились подражать природе, но, не смущаясь противоречием, обвинили фотографию именно в фиксации натуры, а значит, в отсутствии художественности. Вы, мол, фотографы, просто момент ловите, а мы, живописцы, проникаем в глубь натуры, в самую ее суть.

В ответ фотографии пришлось чуть ли не сто лет доказывать, что она — тоже искусство. А живопись, проиграв в конкурентной борьбе за точность воспроизведения, вынуждена была искать свое предназначение где-то еще.

Помогли художественные провокации Марселя Дюшана. Его «реди-мэйды» — обычные предметы, выставленные в музее, — продемонстрировали, что происходит, если изображение сливается с самим предметом. В момент достижения полной идентичности как раз и исчезает то неуловимое, что делает изображение произведением искусства.

То есть выяснилось, что искусство как раз не там, где сходство. Оно прячется в зазоре между реальным объектом и его художественным отражением на холсте, в их несовпадении, в разнице между ними. А значит, не надо подражать, надо творить!

Эта мысль и стала основанием того переворота, который ХХ век совершил в искусстве. И Магритт своей работой как бы подвел некоторые итоги, зафиксировал достигнутое: изображение трубки обманчиво (предательство образов!), оно никогда самой трубкой не станет, а значит, не стоит и стараться ее изображать. Изображать нужно что-то другое.

Любопытно, что особыми живописными, техническими достоинствами работы Магритта не блещут. Например, так нарисовать трубку может любой выпускник художественной школы. Просто как только исчезла потребность в достоверном воспроизведении натуры, так сразу резко снизились требования к технике живописи. В искусстве ХХ века стала царить идея, а не картина, и стала цениться оригинальность замысла, а не виртуозное мастерство воплощения. Оттого и недоуменное «я тоже так могу» рефреном звучит в толпе разочарованных зрителей. Теперь-то, конечно, хочется ответить, когда замысел уже раскрыт... А вот попробуй свой создать!

Рене Магритт. Это не яблоко 1964. Частная коллекция, Брюссель

Самому мастеру его идея оказалась так дорога, что на склоне лет он вернулся к ней, написав картину «Это не яблоко». Всё то же самое, только вместо трубки — реалистически нарисованное яблоко, вечный символ познания добра и зла.

Впрочем, яблоко в этом контексте напоминает нам не только о библейском тексте, но и о знаменитой шпильке в адрес Чернышевского в тексте романа Достоевского «Бесы». Его героиня, сторонница модных идей, вопрошает: «Попробуйте нарисовать яблоко и положите тут же настоящее яблоко — которое вы возьмете? Небось не ошибетесь».

Николай Гаврилович, чьи взгляды спародированы в этой фразе, искренне полагал, что «создания искусства ниже прекрасного в действительности». Магритт, надо думать, считал иначе. Но в главном они сходились. «Нарисованное яблоко — даже если оно написано как живое и его так и хочется съесть, — остается лишь краской на загрунтованном холсте». Угадайте, кто из них это сказал?

Да, проживи Чернышевский подольше, вполне мог бы подписаться под художественным высказыванием бельгийского художника. Такая вот перекличка веков и идей...