РОЖДЕСТВО

Елена ДУШЕЧКИНА
В оформлении использованы
рождественские открытки XX в.

СВЯТОЧНЫЙ РАССКАЗ

В последние годы получили широкое распространение рождественские и святочные рассказы. Издаются не только сборники святочных рассказов, написанных до 1917 года, — стала возрождаться их творческая традиция. Из недавнего — в предновогоднем номере журнала «Афиша» (2006) были напечатаны 12 святочных рассказов современных русских писателей.

Впрочем, сама история возникновения и развития жанровой формы святочного рассказа не менее увлекательна, чем его шедевры. Ей посвящена статья Елены Владимировны ДУШЕЧКИНОЙ, доктора филологических наук, профессора Санкт-Петербургского государственного университета.

От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера — от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец — чтобы он оканчивался непременно весело… Святочный рассказ, находясь во всех его рамках, все-таки может видоизменяться и представлять любопытное разнообразие, отражая в себе и свое время и нравы.

Н.С. Лесков

История святочного рассказа прослеживается в русской литературе на протяжении трех веков — от XVIII века и до настоящего времени, однако окончательное становление и расцвет его наблюдается в последней четверти XIX века — в период активного роста и демократизации периодической печати и формирования так называемой «малой» прессы.

Именно периодическая печать ввиду ее приуроченности к определенной дате становится основным поставщиком календарной «литературной продукции», и в том числе — святочного рассказа.

Особый интерес представляют те тексты, в которых прослеживается связь с устными народными святочными историями, ибо они наглядно демонстрируют приемы усвоения литературой устной традиции и «олитературивания» фольклорных сюжетов, содержательно связанных с семантикой народных святок и христианского праздника Рождества.

Но существенное отличие литературного святочного рассказа от фольклорного состоит в характере изображения и трактовке кульминационного святочного эпизода.

Установка на истинность происшествия и реальность действующих лиц — непременная черта таких историй. Русскому литературному святочному рассказу сверхъестественные коллизии не свойственны. Сюжет типа «Ночи перед Рождеством» Гоголя встречается достаточно редко. А между тем именно сверхъестественное — главная тема таких рассказов. Однако то, что может показаться героям сверхъестественным, фантастичным, чаще всего получает вполне реальное объяснение.

Конфликт строится не на столкновении человека с потусторонним злым миром, а на том сдвиге в сознании, который происходит в человеке, в силу определенных обстоятельств усомнившемся в своем неверии в потусторонний мир.

В юмористических святочных рассказах, столь характерных для «тонких» журналов второй половины XIX в., часто разрабатывается мотив встречи с нечистой силой, образ которой возникает в сознании человека под влиянием алкоголя (ср. выражение «напиться до чертиков»). В таких рассказах фантастические элементы используются безудержно и, можно даже сказать, бесконтрольно, так как реалистическая их мотивировка оправдывает любую фантасмагорию.

Но здесь следует учесть, что литература обогащается жанром, природа и существование которого придают ему заведомо аномальный характер.

Будучи явлением календарной словесности, святочный рассказ крепко связан со своими праздниками, их культурным обиходом и идейной проблематикой, что препятствует изменениям в нем, его развитию, как того требуют литературные нормы нового времени.

Перед автором, желающим или — чаще — получившим заказ редакции написать к празднику святочный рассказ, имеется некоторый «склад» персонажей и заданный набор сюжетных ходов, которые и используются им более или менее виртуозно, в зависимости от его комбинаторных способностей.

Литературный жанр святочного рассказа живет по законам фольклорной и ритуальной «эстетики тождества», ориентируясь на канон и штамп — устойчивый комплекс стилистических, сюжетных и тематических элементов, переход которых из текста в текст не только не вызывает раздражения у читателя, но, наоборот, доставляет ему удовольствие.

Надо признать, что в большинстве своем литературные святочные рассказы не обладают высокими художественными достоинствами. В развитии сюжета они используют давно уже отработанные приемы, их проблематика ограничена узким кругом жизненных проблем, сводящихся, как правило, к выяснению роли случая в жизни человека. Их язык, хотя он и претендует часто на воспроизведение живой разговорной речи, нередко убог и однообразен. Однако изучение таких рассказов необходимо.

Во-первых, они непосредственно и зримо, ввиду обнаженности приемов, демонстрируют способы усвоения литературой фольклорных сюжетов. Уже являясь литературой, но продолжая при этом выполнять функцию фольклора, состоящую в воздействии на читателя всей атмосферой своего художественного мира, построенного на мифологических представлениях, такие рассказы занимают промежуточное положение между устной и письменной традицией.

Во-вторых, такие рассказы и тысячи им подобных составляют тот литературный массив, который называется массовой беллетристикой. Они служили основным и постоянным «чтивом» русского рядового читателя, который на них воспитывался и формировал свой художественный вкус. Игнорируя подобную литературную продукцию, нельзя понять психологию восприятия и художественные потребности грамотного, но еще необразованного русского читателя. Мы довольно хорошо знаем «большую» литературу — произведения крупных писателей, классиков XIX века, — но наши знания о ней останутся неполными до тех пор, пока мы не сможем представить себе тот фон, на котором большая литература существовала и на почве которого она нередко произрастала.

И наконец, в-третьих, святочные рассказы представляют собой образцы почти совсем не изученной календарной словесности — особого рода текстов, потребление которых приурочивается к определенному календарному времени, когда только и оказывается возможным их, так сказать, терапевтическое воздействие на читателя.

Для квалифицированных читателей заштампованность и стереотипность святочного рассказа были недостатком, что отразилось в критике святочной продукции, в декларациях о кризисе жанра и даже его конце. Такое отношение к святочному рассказу сопровождает его почти на всем протяжении его литературной истории, свидетельствуя о специфичности жанра, чье право на литературное существование доказывалось лишь творческими усилиями крупных русских писателей XIX века.

Те писатели, которые могли дать оригинальную и неожиданную трактовку «сверхъестественного» события, «нечистой силы», «рождественского чуда» и других основополагающих для святочной литературы компонентов, оказались в состоянии выйти за пределы привычного круговорота святочных сюжетов. Таковы «святочные» шедевры Лескова — «Отборное зерно», «Маленькая ошибка», «Штопальщик» — о специфике «русского чуда». Таковы и рассказы Чехова — «Ванька», «На пути», «Бабье царство» — о возможной, но так и не состоявшейся встрече на Рождество.

Их достижения в жанре святочного рассказа поддерживали и развивали Куприн, Бунин, Андреев, Ремизов, Сологуб и многие другие писатели, обращавшиеся к нему, чтобы в очередной раз, но под своим углом зрения, в свойственной каждому из них манере, напомнить широкому читателю о праздниках, высвечивающих смысл человеческого существования.

И все же массовая святочная продукция конца XIX — начала XX века, поставляемая читателю на Рождество периодикой, оказывается ограниченной изношенными приемами — штампами и шаблонами. Поэтому не удивительно, что уже в конце XIX века стали появляться пародии как на жанр святочного рассказа, так и на его литературный быт — писателей, пишущих святочные рассказы, и читателей, их читающих.

Новое дыхание святочному рассказу неожиданно дали потрясения начала XX века — Русско-японская война, смута 1905–1907 гг., позже — Первая мировая война.

Одним из последствий общественных потрясений тех лет стал еще более интенсивный рост прессы, чем это было в 1870–1880-х гг. На этот раз он имел не столько просветительские, сколько политические причины: создаются партии, которые нуждаются в своих изданиях. «Рождественские выпуски», как, впрочем, и «Пасхальные», играют в них существенную роль. Основные идеи праздника — любовь к ближнему, сострадание, милосердие (в зависимости от политической установки авторов и редакторов) — сочетаются с самыми разными партийными лозунгами: то с призывами к политической свободе и преобразованию общества, то с требованиями восстановления «порядка» и усмирения «смуты».

Святочные номера газет и журналов с 1905 по 1908 г. дают достаточно полную картину расстановки сил на политической арене и отражают характер изменения общественного мнения. Так, со временем святочные рассказы становятся мрачнее, и уже к Рождеству 1907 г. со страниц «Рождественских выпусков» исчезает прежний оптимизм.

Обновлению и поднятию престижа святочного рассказа в этот период способствовали также процессы, происходившие внутри самой литературы. Модернизм (во всех его разветвлениях) сопровождался ростом интереса интеллигенции к православию и к сфере духовного вообще. В журналах появляются многочисленные статьи, посвященные различным религиям мира, и литературные произведения, основанные на самых разнообразных религиозно-мифологических традициях.

В этой атмосфере тяготения к духовному, охватившего интеллектуальную и художественную элиту Петербурга и Москвы, святочные и рождественские рассказы оказались в высшей степени удобным жанром для художественной обработки. Под пером модернистов святочный рассказ видоизменяется, иногда значительно отдаляясь от своих традиционных форм.

Порою, как, например, в рассказе В.Я. Брюсова «Дитя и безумец», он предоставляет возможность для изображения психически экстремальных ситуаций. Здесь поиск младенца Иисуса ведется «маргинальными» героями — ребенком и душевнобольным, — которые воспринимают вифлеемское чудо не как абстрактную идею, а как безусловную реальность.

В других случаях святочные произведения основываются на средневековых (нередко — апокрифических) текстах, в которых воспроизводятся религиозные настроения и чувства, что в особенности характерно для А.М. Ремизова.

Иногда же за счет воссоздания исторической обстановки святочному сюжету придается особый колорит, как, например, в рассказе С.А. Ауслендера «Святки в старом Петербурге».

Первая мировая война дала святочной литературе новый и весьма характерный поворот. Патриотически настроенные в начале войны писатели переносят действие традиционных сюжетов на фронт, связывая в один узел военно-патриотическую и святочную тематику.

Таким образом, за три года рождественских номеров военного времени появилось много рассказов о Рождестве в окопах, о «чудесных заступниках» русских солдат, о переживаниях солдата, стремящегося домой на Рождество. Насмешливое обыгрывание «елки в окопах» в рассказе А.С. Бухова вполне соответствует положению вещей в святочной литературе этого периода. Иногда к Рождеству издаются специальные выпуски газет и «тонких» журналов, как, например, юмористические «Святки на позициях», вышедшие к Рождеству 1915 года.

Своеобразное применение святочная традиция находит в эпоху событий 1917 года и Гражданской войны. В еще не закрытых после Октября газетах и журналах появилось немало произведений, резко направленных против большевиков, что отразилось, например, в первом номере журнала «Сатирикон» за 1918 год.

В дальнейшем на территориях, занятых войсками Белого движения, произведения, использующие святочные мотивы в борьбе с большевиками, встречаются достаточно регулярно. В изданиях же, выходивших в городах, контролируемых советской властью, где с концом 1918 года прекращаются попытки хоть в какой-то мере сохранить независимую прессу, святочная традиция почти вымирает, изредка напоминая о себе в новогодних номерах юмористических еженедельников. При этом публикуемые в них тексты обыгрывают отдельные, самые поверхностные мотивы святочной литературы, оставляя в стороне рождественскую тематику.

В литературе русского зарубежья судьба святочной словесности оказалась иной. Небывалый в истории России людской поток за ее пределы — в Прибалтику, в Германию, во Францию и более отдаленные места — увлек с собой и журналистов, и писателей. Благодаря их усилиям уже с начала 1920-х гг. во многих центрах эмиграции создаются журналы и газеты, которые в новых условиях продолжают традиции старой журнальной практики.

Открывая номера таких изданий, как «Дым» и «Руль» (Берлин), «Последние новости» (Париж), «Заря» (Харбин) и других, можно встретить многочисленные произведения и крупнейших писателей (Бунин, Куприн, Ремизов, Мережковский), и молодых литераторов, проявившихся в основном за рубежом, таких, как, например, В.В. Набоков, создавший в молодости несколько святочных рассказов.

Святочные рассказы первой волны русской эмиграции представляют собой попытку влить в «малую» традиционную форму переживания русских людей, пытавшихся в иноязычной среде и в тяжелых экономических условиях 1920–1930-х гг. сохранить свои культурные традиции. Обстановка, в которой оказались эти люди, сама по себе способствовала обращению писателей к святочному жанру. Писатели-эмигранты вполне могли и не выдумывать сентиментальные сюжеты, поскольку они сталкивались с ними в своей каждодневной жизни. Кроме того, сама установка эмиграции первой волны на традицию (сохранение языка, веры, обрядности, литературы) соответствовала ориентации рождественских и святочных текстов на идеализированное прошлое, на воспоминания, на культ домашнего очага. В эмигрантских святочных текстах эта традиция поддерживалась также интересом к этнографии, русскому быту, русской истории.

Но в конце концов святочная традиция и в эмигрантской литературе, как и в советской России, пала жертвой политических событий. С победой нацизма постепенно ликвидируется русская издательская деятельность в Германии. Вторая мировая война принесла с собой сходные последствия и в других странах. Крупнейшая газета эмиграции «Последние новости» уже в 1939 г. прекращает публикацию святочных рассказов. Отказаться от традиционного «Рождественского выпуска» редакцию, видимо, побудило ощущение неизбежности надвигающейся катастрофы, еще более страшной, чем испытания, вызванные прежними конфликтами мирового масштаба. Через некоторое время сама газета, как, впрочем, и более правое «Возрождение», которое печатало календарные произведения даже в 1940 г., были закрыты.

В советской России полного затухания традиции календарного рассказа все же не произошло, хотя, разумеется, того количества святочных и рождественских произведений, которое возникло на рубеже веков, не было. Эта традиция в определенной степени поддерживалась новогодними сочинениями (прозаическими и стихотворными), публиковавшимися в газетах и тонких журналах, особенно детских (газета «Пионерская правда», журналы «Пионер», «Вожатый», «Мурзилка» и другие). Разумеется, в этих материалах рождественская тематика отсутствовала или была представлена в сильно деформированном виде. На первый взгляд может показаться странным, но именно с рождественской традицией связана столь памятная многим поколениям советских детей «Елка в Сокольниках», «отпочковавшаяся» от очерка В.Д. Бонч-Бруевича «Три покушения на В.И. Ленина», впервые опубликованного в 1930 году.

Здесь Ленин, приехавший в 1919 году на елку в деревенскую школу, своей добротой и лаской явно напоминает традиционного Деда Мороза, всегда доставлявшего детям столько радости и веселья.

С традицией рождественского рассказа представляется связанной и одна из лучших советских идиллий — повесть А. Гайдара «Чук и Гек». Написанная в трагическую эпоху конца тридцатых годов, она с неожиданной сентиментальностью и добротой, столь свойственными традиционному рождественскому рассказу, напоминает о высших человеческих ценностях — детях, семейном счастье, уюте домашнего очага, перекликаясь в этом с рождественской повестью Диккенса «Сверчок на печи».

Более органично слились с советским праздником Нового года святочные мотивы и, в частности, мотив святочного ряженья, унаследованного от народных святок советской массовой культурой, и прежде всего детскими воспитательными заведениями. Именно на эту традицию ориентируются, например, кинофильмы «Карнавальная ночь» и «Ирония судьбы, или С легким паром» Э.А. Рязанова, режиссера, безусловно, наделенного острым жанровым мышлением и всегда отлично чувствующего потребности зрителя в праздничных переживаниях.

Другая почва, на которой произрастала календарная словесность, — это советский календарь, регулярно обогащавшийся новыми советскими праздниками, начиная от годовщин так называемых революционных событий и кончая особенно расплодившимися в 1970–1980-х гг. профессиональными праздниками. Достаточно обратиться к тогдашней периодике, к газетам и тонким журналам — «Огоньку», «Работнице», — чтобы убедиться в том, насколько были распространены тексты, связанные с советским государственным календарем.

Тексты с подзаголовками «святочный» и «рождественский» рассказ в советское время практически вышли из употребления. Но забыты они не были. В печати эти термины время от времени встречались: авторы разнообразных статей, мемуаров и художественных произведений нередко использовали их с целью характеристики сентиментальных или далеких от реальности событий и текстов.

Особенно часто встречается этот термин в иронических заголовках типа «Экология — не рождественские рассказы», «Отнюдь не святочный рассказ» и т.п. Память о жанре хранили и интеллигенты старого поколения, которые на нем воспитывались, читая в детстве номера «Задушевного слова», перебирая подшивки «Нивы» и других дореволюционных журналов.

И вот настало время, когда календарная литература — святочные и рождественские рассказы — вновь начала возвращаться на страницы современных газет и журналов. Этот процесс становится особенно заметным с конца 1980-х годов.

Чем можно объяснить это явление? Отметим несколько факторов. Во всех областях современной жизни наблюдается стремление восстановить нарушенную связь времен: вернуться к тем обычаям и формам жизни, которые были насильственно прерваны в результате Октябрьского переворота. Быть может, ключевым моментом в этом процессе является попытка воскресить у современного человека чувство «календарности». Человеку от природы присуща потребность жить в ритме времени, в рамках осознанного годового цикла. Борьба с «религиозными предрассудками» в 20-е годы и новый «производственный календарь» (пятидневка), введенный в 1929 г. на XVI партийной конференции, отменили праздник Рождества, что вполне соответствовало идее разрушения старого мира «до основания» и построения нового. Следствием этого стало уничтожение традиции — естественно сложившегося механизма передачи основ жизненного уклада от поколения к поколению. В наши дни возвращается многое из утраченного, и в том числе старая календарная обрядность, а вместе с ней — и «святочная» литература.

ЛИТЕРАТУРА

Исследования

Душечкина Е.В. Русский святочный рассказ: становление жанра. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 1995.

Душечкина Е.В. Русская ёлка: История, мифология, литература. — СПб.: Норинт, 2002.

Баран Хенрик. Дореволюционная праздничная литература и русский модернизм / Авторизованный перевод с английского Е.Р. Сквайрс // Поэтика русской литературы начала ХХ века. — М., 1993.

Тексты

Святочные истории: Рассказы и стихотворения русских писателей [о Рождестве и Святках]. Составление и примечания С.Ф. Дмитренко. — М.: Русская книга, 1992.

Петербургский святочный рассказ. Составление, вступительная статья, примечания Е.В. Душечкиной. — Л.: Петрополь, 1991.

Чудо рождественской ночи: Святочные рассказы. Составление, вступительная статья, примечания Е.В. Душечкиной и Х. Барана. — СПб.: Художественная литература, 1993.

Вифлеемская звезда: Рождество и Пасха в стихах и прозе. Составление и вступление М. Письменного. — М.: Детская литература, 1993.

Святочные рассказы. Предисловие, сотавление, примечания и словарь М. Кучерской. — М.: Детская литература, 1996.

Ёлка: Книжка для маленьких детей. — М.: Горизонт; Минск: Аурика, 1994. (Переиздание книги 1917 г.).