ОЩИПАННЫЙ ЦЫПЛЕНОК

.........................Проклинает детство
Цыпленок, синий от мытья.
Он глазки детские закрыл,
Наморщил разноцветный лобик
И тельце сонное сложил
В фаянсовый столовый гробик.

Хаим Сутин. Ощипанный цыпленок
1925

Стихотворение, откуда взят этот отрывок, Николай Заболоцкий написал в 1928 году. Картина Хаима Сутина «Ощипанный цыпленок» датирована 1925 годом. Во времена, когда не было не то что Интернета, а даже простого телевизора, они наверняка друг друга не видели: начинающий ленинградский поэт и молодой парижский художник, только-только вырвавшийся из тисков нищеты. Однако ж как созвучны их почти одновременно написанные работы... Видимо, носилось что-то в воздухе, ощущался некий Zeitgeist, дух времени, если художественный гений далеких друг от друга мастеров рождал столь схожие образы.

Нельзя назвать Сутина первооткрывателем сюжета. Любой посетитель питерского Эрмитажа, кому случалось, особенно на голодный желудок, забрести в зал Снейдерса, твердо знает, что всевозможную битую дичь художники изображали еще с незапамятных времен. Картина Гойи из мюнхенского музея, выставлявшаяся у нас в начале восьмидесятых, подтверждает, что традиция не прерывалась и позднее.

Но формальное сходство сюжетов только оттеняет впечатляющую разницу их трактовок. Поэтому, говоря о Сутине, стоит начать с Гойи.

Хаим Сутин

Великий испанец — мастер особого, обыденного ужаса, того, что сейчас назвали бы по-киношному «хоррор». Черти и ведьмы могут не утруждать себя выглядыванием из-за плеча его персонажей, они все равно чувствуются во тьме заднего плана. Всепоглощающая бездна всегда наготове, мрак будничен, а ужас повседневен, разве что таится по темным углам. Чуть расслабишься — и на тебе: сон разума рождает чудовищ.

Тушка индейки, изображенная Гойей вроде бы бесстрастно, даже хладнокровно, пробирает до дрожи. Наверное, оттого, что в ней чувствуется жутковатая сладость смерти: она одновременно притягивает (еда ведь) и отталкивает (убита, чтобы быть съеденной).

Но все же Гойя хотя бы внешне соблюдает спокойствие — то самое, с которым хозяйка, согласно заведенному порядку, отправляется утром на рынок, придирчиво перебирает десяток тушек и останавливает свой выбор на самой упитанной и свежей. Мы ведем себя так же. Замените рынок на залитый люминесцентным светом супермаркет, расчлените мысленно тушки (какова операция, а?), разложите по лоточкам голяшки, бедра и крылышки — и вы получите сегодняшний аналог, картину стерильного рутинного каннибализма. Все чистенько и гламурненько.

Да, мы отворачиваемся от осознания смерти, которая нужна, чтобы продолжалась наша жизнь. И вообще мы от нее отворачиваемся, предпочитая видеть более радостные стороны бытия. Вот только можем ли мы ценить жизнь по-настоящему, если забываем о неизбежности итога? Лишь искусство возвращает нас к реальности, настойчиво нудя свое вечное memento mori, прозревая за обыденностью готовую всё поглотить бездну мирового хаоса и непрестанно напоминая нам о ней.

Сутин обладал особым даром чувствовать за внешним вселенским благополучием, за глянцевым блеском жизни какие-то хтонические силы, разрушающие порядок, деформирующие привычный мир, заставляющие его, сопротивляясь, корчиться в тяжелых предсмертных судорогах. Потому-то так напряженно искажены линии в его пейзажах, портретах, натюрмортах. Его мир — это порядок, мучительно сопротивляющийся хаосу и, кажется, уже готовый сломаться...

Ф. Гойя. Ощипанная индейка. 1808–1812. Старая Пинакотека, Мюнхен

Поэтому он не мог придерживаться гойевской беспристрастности. Ощипанный цыпленок Сутина, как и прочая снедь (любимый мотив вечно голодного художника), — это вопиющая о своей трагической судьбе жизнь, принесенная в жертву другой жизни. И оттого нам так тягостно смотреть на сутинские холсты, оттого так хочется отвернуться, что мы против желания вовлечены в вечный природный круговорот жизни и смерти... И не только как потребители чужих жизней, но и как жертвователи своих.

Что удивительно, но этой мысли тоже находится отклик у Заболоцкого, правда, чуть более позднего.

Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.

Вот вам и пресловутый круговорот, и силы хаоса, глядящие на нас из мрака. И дальше:

Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее.

И в этом бессилии мысли собрать воедино распавшееся и видится главная трагедия, тот самый Zeitgeist высоколобого XX века. Отвернувшись от Бога, искусство оказалось лицом к лицу с мировым хаосом.

Что оно при этом ощутило, хорошо понятно из картин Хаима Сутина.