НАЧИНАЯ С XX ВЕКА

Елена КНЯЗЕВА

Миражи Павла Кузнецова

Этот мир — эти горы, долины, моря —
Как волшебный фонарь. Словно лампа — заря.
Жизнь твоя — на стекло нанесенный рисунок,
Неподвижно застывший внутри фонаря.

Картины киргизского, или степного, цикла «Спящая в кошаре», «Стрижка овец», «Дождь в степи», «Вечер в степи» и другие реалистичны только по названиям. Но на самом деле…

Все, что мы видим, — видимость только одна.
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей — не видна.

Вероятно, тайную сущность и пытаются увидеть зрители, надолго останавливаясь у лучшего полотна этого цикла «Мираж в степи». Туманная даль с низким горизонтом, причудливые облака на небе, несколько призрачные женские фигуры — предметные качества «вещей», по словам искусствоведа Д. Сарабьянова, целиком переходят в живописные. Автор добивается этого, экспериментируя в образной сфере и области художественной выразительности, попросту создает новый язык.

П. Кузнецов. Мираж в степи. 1912. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Художник, написавший «Мираж в степи» и другие полотна, — Павел Варфоломеевич Кузнецов (1878–1968), уроженец Саратова, внук садовника и сын иконописца.

Обратившись к изображению восточного быта, П. Кузнецов сделал его свободным и загадочным, как сама природа.

Мы уйдем без следа — ни имен, ни примет.
Этот мир простоит еще тысячи лет.
Нас и раньше тут не было — после не будет.
Ни ущерба, ни пользы от этого нет.

Для того чтобы в образах зримого мира передать состояние души, П. Кузнецову и другим членам творческой группы «Голубая роза» нужно было освоить мастерство пленэрной живописи, вкусить плоды импрессионизма и углубиться в зыбкий мир символов. Это было в духе времени. «Перед своим мольбертом, — писал Поль Гоген, — художник не раб ни прошлого, ни настоящего, ни природы, ни своего соседа».

П. Кузнецов. Автопортрет с музой. 1906. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Художники получили право на деформацию изображения природы, чтобы освободить творчество от копирования окружающего мира. Искусство в это время все больше становилось независимым, а художник — шаманом, пользующимся магией природы и повергающим зрителя в транс.

Именно музыка, с ее текучестью, переменчивостью, не застывающими значениями слов, была близка мастерам авангарда, которые стремились уподобить ей свое творчество. По словам французского композитора Клода Дебюсси, только музыканты обладают преимуществом уловить всю поэзию ночи и дня, земли и неба, воссоздать их атмосферу и ритмически передать их необъятную пульсацию.

Художник Э. Делакруа первым заговорил о «музыке картины» и о «магическом аккорде», создаваемом красками. Позже Поль Гоген напишет: «Подумайте также о музыкальном аспекте, который в современной живописи отныне будет принадлежать цвету. Цвет, имеющий такие же вибрации, как музыка, обладает способностью достигнуть того самого общего и, стало быть, самого смутного, что заложено в природе, — ее внутренней силы». Есть размышления поэта Бодлера о «мелодичности картины». Симптоматичным можно считать обозначение живописи музыкальными терминами.

В восточных картинах Павла Кузнецова гармония цветовых форм и интервалов создает своеобразную певучесть, чистое звучание волшебно играющих и переливающихся красок.

Музыка живописи П. Кузнецова родственна музыке Клода Дебюсси. Общее в них — сонорное (от лат. sonorus — звучный, шумный) мышление, которое дает возможность изобразить звуки внешнего мира, создает новую звуковую реальность.

Клод Дебюсси

Главным выразительным средством в фортепианных прелюдиях Дебюсси «Шаги на снегу», «Туманы», «Паруса», «Затонувший собор», «Ветер на равнине», «Вереск», музыкальном портрете «Девушка с волосами цвета льна» становится не академическое сочетание мелодии и гармонии, а окраска звучания, звучание без определенной высоты, или, говоря музыкальным языком, — тембр. Так рождается магический звук первоистоков музыки. Со времени Дебюсси звуки складываются не в традиционные аккорды и интервалы, а становятся созвучиями.

На полотнах Павла Кузнецова художественный язык, очищенный от схематизма и риторики, также передает ощущение ирреальности. Кажется, если долго смотреть на его картины, можно услышать шорох травы, шум дождя, легкие шаги, тихие хлопоты по хозяйству и другие вечные звуки.

И художник, и композитор незаметно для зрителя балансируют между природой и человеком, не позволяя никому взять верх. В их творчестве нет необузданной стихии, приливов и отливов страстей, как будто природа, выпущенная на волю романтиками, теперь вошла в новое русло. Это новое течение в какой-то мере можно рассматривать как своеобразное возрождение. Конечно, не такое великое и мощное, как микеланджеловское, но если опять-таки прибегнуть к сравнению с музыкой, то здесь звучит не симфонический оркестр, а небольшой камерный ансамбль, который вдохновенно играет музыку будущего.

Стихи Омара Хайяма