ЖИВОПИСЬ ХХ ВЕКА

 

Марк САРТАН

 

Дадаизм

Объяснить, что такое дадаизм, довольно затруднительно, потому что он издевательским образом ускользает от определения. Это, пожалуй, самая удавшаяся мистификация и провокация в истории искусств, а потому она никак не дается в руки для препарирования и анализа. Ее ловишь, а она вырывается, удирает да еще и в ответ корчит рожи и показывает язык, словом, ведет себя крайне непочтительно.

Сами дадаисты услужливо подсовывают множество определений, которые, впрочем, ничем не помогают, а только сбивают с толку. «Что такое дада — вопрос недадаистский. Дада нельзя понять, его нужно пережить», — это главный теоретик дадаизма Тристан Тцара. «Хорошо, что ты не можешь и, вероятно, не должен понимать дада», — это поэт Рихард Хюльзенбек. «То, что мы называем дада, — это игра шута с безделицей, в которую впутаны все более высокие вопросы», — другой поэт-дадаист, Хуго Балль.

Самое удивительное, что все это правда. Ведь дадаизм не был чисто художественным течением, каким-то отдельным направлением искусства. Скорее он выражал умонастроение, общее отношение к современному миру, которое определяло весь образ жизни своих приверженцев и лишь частично воплощалось в живописные работы, коллажи, стихи, пьесы. Причем дадаисты свою ненависть к миру переносили и на искусство, оттого часто не хотели называть искусством собственные произведения, что еще больше запутывало дело. Грань между искусством и неискусством в дадаизме провести очень сложно.

«Это не было художественное течение в общепринятом смысле, это был ураган, разразившийся над миром искусства, как война разразилась над народами. Он пришел без предупреждения с тяжелого нависшего неба и оставил после себя новый день, в котором накопленная энергия, освобожденная дада, проявилась в новых формах, новых материалах, новых идеях, новых областях, новых людях, — и в котором они обращались уже к новым людям». Так писал один из участников движения, художник Ханс Рихтер в 1964 году в книге «Дада: искусство и антиискусство».

Войну Рихтер упоминает не случайно, ибо если б не было Первой мировой, не было бы и дадаизма. В нашей исторической памяти Вторая мировая война полностью затмила Первую, но для современников катастрофа была ужасной и обладала поистине вселенским масштабом. Рухнул целый мир, устроенный, казалось, столь разумно и логично, пошатнулись нравственные ориентиры, не укладывались в голове безумные цифры погибших — одна только битва под Верденом унесла больше 700 тысяч жизней! Это десять Бородинских сражений! Тогдашнюю растерянность, переходящую в агрессивное неприятие такого мира, легко сегодня ощутить, перечитав «На западном фронте без перемен» Ремарка.

А если логика и разум привели мир к катастрофе, то не послать ли подальше логику и разум? Парадоксально логичное отрицание логики и стало сутью дадаизма, любившего и даже смаковавшего парадоксы.

Движение родилось в 1916 году в Цюрихе, на территории нейтральной Швейцарии, в оазисе мира и спокойствия среди охваченной войной Европы. Этот город называли «столицей изгнания», сюда приезжали многочисленные эмигранты, покинувшие свои страны по идейным соображениям или просто пытавшиеся избежать мобилизации и ужасов войны. Ханс Арп, один из зачинателей дадаизма, вспоминал: «В то время Цюрих был оккупирован армией революционеров, реформаторов, поэтов, художников, композиторов-модернистов, философов, политиков и апостолов мира из разных стран».

От себя добавим, что среди этих политиков и революционеров был и Владимир Ильич Ленин. Он снимал на партийные деньги квартиру по адресу Шпигельгассе, 14, где готовил мировую революцию.

А по адресу Шпигельгассе, 1, то есть почти напротив ленинской квартиры, 5 февраля 1916 года открылось литературно-художественное «Кабаре Вольтер» и начались совершенно абсурдистские ежевечерние представления с пением, музыкой, танцами и декламацией стихов.

По стенам были развешаны работы Пикассо и Арпа. На сцене танцовщицы в абстрактных масках и костюмах работы студента-архитектора Марселя Янко исполняли кубистические танцы. Пел «Хор революционеров». Гремел оркестр балалаечников. Тцара и Арп публично создавали «спонтанные работы», разрывая куски бумаги и складывая их случайным образом в коллажи или так же случайно компонуя тексты из нарезанных на отдельные слова газет.

Иногда стихи читались одновременно на трех языках под аккомпанемент шумовой музыки, а иногда на сцену выходил Хуго Балль, одетый в трубу из синего блестящего картона с высоким металлическим цилиндром на голове (1), и декламировал придуманные им бесконечные звуковые вирши:

(1) Хуго Балль в самодельном костюме. «Кабаре Вольтер».
1916. Цюрих

 

гаджи бери бимба гландриди лаула лонни кадори

гаджама грамма берида бимбала гландри галассасса лаулиталомини

гаджи бери бин бласса глассала лаула лонни кадорсу сассала бим

гаджама туффм и цимцалла бинбан глигла воволимай бин

Так с самого начала в дадаизме стали сочетаться три неизменных его составляющих: протест, абсурд и гротескная ирония.

Только само слово «дадаизм», точнее — «дада», появилось чуть позже. О его происхождении существует несколько взаимоисключающих версий, что вполне в духе самого дадаизма. Короткое «дада» не означает ничего конкретного, но в то же время по-русски и по-румынски (Тцара и Янко был румынами) выражает двойное согласие, а во французском словаре Ларусса трактуется как детская деревянная лошадка. Такой странный набор значений пришелся первым дадаистам по душе, и они продолжили дразнить честной народ уже под новым знаком собственного бренда.

Конечно, публика реагировала соответственно. Тцара описывал вечера в «Кабаре Вольтер» так: «Путаница возобновилась: кубистический танец, костюмы от Янко, каждый человек с собственным большим барабаном на голове, гвалт... гимнастическая поэма, концерт из гласных, шумовое стихотворение, химическое соединение идей в статическом стихотворении... Еще больше выкриков, большой барабан, пианино и беспомощное орудие, публика, срывая шаблонные одежды, рвется вмешаться в эту родильную горячку».

Дадаисты быстро произвели фурор в Цюрихе, стали собирать большую аудиторию, поскольку зрителей привлекала абсурдно-скандальная атмосфера. В этом можно увидеть прообраз множества будущих историй, когда бунтарское направление в искусстве начинает пользоваться популярностью, в результате превращается в модный бренд, а потом уже и в расхожий товар. Например, на глазах последних поколений такая судьба постигла классический европейский рок, субкультуру хиппи, а в нашей стране авторскую песню и советский андеграунд.

Но дадаисты, по-видимому, об этом не думали, а просто продолжали развлекаться, задирать публику и хулиганить, так сказать, «из любви к искусству». Война вскоре кончилась, многие разъехались из Цюриха, и новые объединения быстро возникли в Кёльне, Берлине, Париже и Нью-Йорке. Здесь нет нужды вдаваться в их сравнительный анализ, скажем только, что берлинские дадаисты быстро политизировались и примкнули к яростным критикам Веймарской республики (2), в то время как все прочие демонстративно держались от политики подальше.

(2) Х. Хёх. Разрез кухонным ножом дадаизма последней
Веймарской эпохи потребления пива в Германии. 1920.
Новая национальная галерея, Берлин

 

Естественно, в своем отрицании традиционных ценностей дадаисты не щадили и искусство, громогласно декларируя его смерть (3). Первооткрыватель творчества Пиросмани, писатель и художник Илья Зданевич, который сотрудничал с дадаистами в Париже, писал: «Искусство давно умерло. Мое бездарное творчество — это борода, растущая на лице трупа. Дадаисты — пирующие черви, вот наша основная разница».

(3) Георг Гросс (справа) и Джон Хартфилд Надпись на плакате:
«Искусство умерло. Да здравствует новое машинное искусство Татлина».
1920

 

В отличие от футуристов, дадаисты не посвятили себя лишь борьбе с классикой, а пошли дальше: все их задачи были принципиально антихудожественными. В частности, поэтому так трудно выделить то общее, что характеризует дадаизм именно как художественное направление.

Формула «протест–абсурд–ирония» работала и здесь. Чтобы изобразительное искусство стало дадаистским, ему нужно было выглядеть радикально антиэстетическим и полностью разорвать связь с традицией. Поэтому дадаисты не признавали традиционной живописи на холсте, а любое цитирование в их работах имело оттенок пренебрежительного сарказма, если не откровенного издевательства.

(4) Ф. Пикабия. Женщина со спичками. 1924–1925 Частная коллекция

 

Вместо масла и холста широко использовались коллажи, в том числе и с применением самых разнообразных инородных (для традиционной живописи) материалов (4), и примитивные рельефы из плоскостных деталей (5). Но что бы ни делали дадаисты и какие бы материалы они ни применяли, в их произведениях всегда чувствовался дух какого-то обыденного абсурда.

(5) Х. Арп. Дада-рельеф. 1916.
Художественный музей, Базель

 

Вот, например, Курт Швиттерс назвал свою работу «Свинья чихает в направлении сердца» (6), что абсурдно само по себе. Но когда зритель обнаруживал на картине именно свинью, от ноздри которой заботливо проведена линия в направлении червонного сердечка, то бессмыслица как бы становилась правомочной, обретала какое-то, опять же абсурдное, право на существование. Мол, ну да, вы же видите... вот свинья, и вот она чихает в направлении сердца. Разве не убедительно?

(6) К. Швиттерс. Свинья чихает в направлении сердца.
1919. Музей Шпренгеля, Ганновер

 

(7) М. Дюшан. Шляпная вешалка. 1917.
Национальный музей современного искусства, Париж

 

В Нью-Йорке дадаисты быстро нашли общий язык с Марселем Дюшаном, великим провокатором и мастером эффектного художественного жеста, который только что продемонстрировал свой знаменитый писсуар под названием «Фонтан» (см. «Искусство» № 24/2006). Дюшановские реди-мэйды, готовые предметы, выставленные в музейной экспозиции (7), до сих пор воспринимаются как фирменный знак дадаизма. И настоящей квинтэссенцией дадаистской бессмыслицы стал «Подарок» Мэна Рэя, созданный тогда же в Нью-Йорке (8).

(8) М. Рэй. Подарок. 1921. Частная коллекция

 

Формально дадаизм долго не просуществовал. Честолюбивые художники, каждый по-своему, претендовали на первенство и даже оспаривали друг у друга честь изобретения самого названия «дада», что подрывало единство изнутри. К тому же дада не выдерживал тяжести собственного успеха: публика стала ждать провокаций и реагировала не возмущением, а радостным смехом. Если раньше дадаисты потешались над зрителями, то теперь зрители стали забавляться их представлениями и выставками.

И вот в мае 1922 года направление официально закончило свое существование. На последнем собрании в Веймаре Тристан Тцара произнес похоронную речь на смерть дадаизма, которая впоследствии была опубликована. Пожалуй, отсутствие творческой художественной программы способствовало ранней кончине — на абсурде и голом отрицании, пусть даже остроумном, далеко не уедешь. Дадаизм исчерпался. Многие его приверженцы впоследствии участвовали в движении сюрреалистов, которое оказалось не в пример более созидательным и долговечным.

Однако несмотря на очень короткую историю своего официального существования, дадаизм оказался очень влиятельным художественным или, если хотите, антихудожественным течением.

Тот же Рихтер, подводя в 1964 году итоги, которые теперь выглядят промежуточными, писал: «Даже несмотря на то что все техники, используемые дадаизмом, происходят из других источников и что позитивные достижения дадаизма остаются относительно неточными и ускользающими, все же остается истиной, что художественная концепция дадаизма была чем-то совершенно новым. С этого времени и далее она действовала в качестве закваски. Дадаизм был вирусом свободы, мятежным, анархичным и высокоинфекционным».

Да, на этой закваске забродило многое, и отголосков дадаизма в современном искусстве не счесть. Помните нашу публикацию «Защита и курсы самообороны от вещей»? (См. «Искусство» № 12/2005.) Все эти стравливания стула и унитаза, курсы самообороны от вещей, упорядочивание мочеиспускательной деятельности собак — что это, как не чистый дадаизм в душной советской атмосфере начала 1980-х? А отечественная поэзия абсурда? Шальные хэппенинги и перформансы?

Уже в начале нынешнего века очередные итоги подвела британская исследовательница Эми Демпси: «Из наследия дадаизма наибольшее распространение получили его свободолюбие, непочтительность к авторитетам и склонность к эксперименту. Понимание искусства как идеи, утверждение, что искусство можно сделать из ничего, отказ принимать на веру общественную и художественную мораль безвозвратно изменили искусство».

Мировые войны отгремели, и надеемся, что окончательно. Но мир остается безумным и, кажется, даже сходит с ума все сильнее. И как прикажете сохранять душевное здоровье, если не с помощью здорового цинизма? Вот потому-то триада «протест–абсурд–ирония» остается и останется востребованной. А дадаизм — вечно жи... простите, актуальным.

---

ТРИСТАН ТЦАРА

ПЕСЕНКА ДАДА

Перевод А. ПАРИНА