РУССКИЙ СЕВЕР

Елена МЕДКОВА,
научный сотрудник ИХО РАО

На горизонте мифа

Культура Русского Севера занимает особое место в истории культуры России. С давних пор она осмысливается как некое заповедное хранилище сокровенной сути исходных образцов русской культуры — истинного русского духа, духовности, святости. «Моделирующие функции северно-русской народной культуры, — пишет Н.М. Теребихин, — проявились в восприятии Русского Севера как «светлого», то есть святого. В этом смысле Русский Север выступает прообразом, символом всей России — Святой Руси… обобщенным образом (моделью) всей русской жизни».

В контексте мировой культуры Русский Север можно сравнить с так называемыми крайними территориями, наподобие культур Крита или Британских островов, которые, будучи последней точкой миграционных процессов, становились, с одной стороны, своеобразными кладовыми архетипических образов, а с другой — инициировали процессы предельного проявления структур, порождающих данную культуру.

Пограничность крайних материковых территорий с инобытийностью водных пространств или чужой культуры приводило к мобилизации внутренних средств собственной культуры. В условиях предельного напряжения все внешние формы отбрасывались и оставалась конструктивная моделирующая основа, скрепляющая бытие.

Для лучшего понимания специфики культуры Русского Севера, в частности, и русской культуры в целом имеет смысл разобраться в сути, а также в самом процессе становления этой модели.

Модель слагается из двух составляющих — исходной, языческой древнеславянской и более поздней, христианской.

БЕСПРИМЕСНЫЙ СВЕТ

Суть древнеславянской пространственно-временной модели описана наиболее ярко в заговорах, которые являются своеобразными «дорожными картами» в инобытие пространственное и временное. В них мир посюсторонний, мир дома и людей, занимающий центральное положение в ойкумене, со всех сторон окружен миром потусторонним. По мере удаления от дома перед человеком по очереди как бы размыкаются кольца земных пределов — ворота, дорога/перекресток, «чисто поле», страна Лукоморье у моря, Океан-море (Белое, Черное или Хвалынское). Среди вод Океана-моря появляется знакомый нам по сказкам остров Буян, на котором возвышается гора (Алатырь-камень, Сион, Фавор, Голгофа и др.). На горе стоит дуб, столб, церковь, семибашенный дом или иная вертикаль, означающая мировое древо и центр мира мифического Лукоморья, мира изначально иного, искривленного по отношению к миру обыденному.

Хозяйкой острова выступает женщина-праматерь, ведающая жизнью и смертью (змея Гарафена, царица Соломия, красна девица, Богородица Матерь Божия). Согласно изысканиям И.М. Денисовой, «в системе антропоморфного образа мира остров (камень) символизировал не что иное, как «золотник», т. е. матку Вселенной…». Таким образом, остров Буян является не только фактом мифологической географии, но и маркером мифологического времени начала творения. Остров, явленный среди безбрежных вод, — это образ первой земли, «новой» земли, райской земли золотого века.

Славянская мифологическая пространственно-временная модель характеризуется своеобразной биполярностью — в ней два противоположных священных центра: Восток — как место, откуда приходит Солнце, обладающий положительной семантикой, и Запад — как место, которое поглощает свет, обладающий отрицательной семантикой. Ось Север — Юг не имеет ярко выраженной отдельности. Север тяготеет к Востоку, а Юг к Западу. Цветовые коды распределяются следующим образом: Восток ассоциируется с красным цветом, Север — с белым, Запад — с черным, а Юг — с синим. В результате сложения цветовых кодов «Северный полюс России, как сочетающий в себе кристаллическую логосную белизну Севера с жизнетворческим энергийным накалом Востока, просвечен золотом, которое, по словам П.А. Флоренского, «есть чистый беспримесный свет». Напротив, Южный полюс, смешавший в себе черные краски Запада с синевой Юга, воспринимается как тьма кромешная, как зияющая пустота, в которой отсутствует свет. Таким образом, в русской биполярной геосимволике Север и Юг предстают и противостоят друг другу как свет и тьма» (Н.М.Теребихин).

М. Нестеров. Философы (П. Флоренский и С. Булгаков). 1917
Государственная Третьяковская галерея, Москва

В славянской космологии «не было различения рая и ада: слово ирий (вырий), так же как слово рай, служит вообще обозначению потустороннего мира» (Б.А. Успенский). В связи с этим противопоставление двух полюсов не было противопоставлением рая и ада, а связывалось скорее с летним и зимним циклами годового круга. Север (Восток) Руси и соответственно северное Лукоморье, граничащее с Белым морем, ассоциировались с царством света и лета, а Южная (Западная) Русь и южное Лукоморье, прилегающее к луке Черного и Хвалынского (Каспийского) морей, — с царством тьмы и зимы.

Цветовая символика названий морей не случайна и имеет глубокий мифологический подтекст. География реальная и мифологическая совпадают частично, что особенно заметно в ориентации лукоморской модели по вертикали. «Лукоморская мифология России, — пишет Н. Теребихин, — основана на архетипе космической вертикали, связующей и противопоставляющей горный (горний) ландшафт верхнего (северного) мира и степной (полевой) равнинный простор нижнего (южного) антимира. Поэтому в системе координат сакральной географии движение на север воспринимается как восхождение на вершину мировой горы, к центру мира, к небу и Богу, а обратное направление к югу расценивается как нисхождение в глубины ада, в преисподнюю земного «поля».

В зооморфных кодах Северу соответствует золоторогий Олень, который выносит из подземелья Солнце/Деву, а Югу — Змей, похищающий Деву и держащий ее в заточении весь зимний период. Оппозиционность мифологической географии осмысляется в формах змееборческого мифа битвы Перуна, бога громовержца, и его антагониста Велеса, хтонического бога подземно-водного царства.

Восхождение на северную лукоморскую гору и обретение первозданной райской земли золотого века осмысливались как борьба с темными силами (сказочный вариант — борьба с Кощеем Бессмертным) или с иными народами. Это восхождение стало некой идеологической парадигмой реальной колонизации и исхода русского народа на север/восток.

Продвижение на север сопровождалось основанием «новых» городов, по типу Новгорода, что с точки зрения мифологического мышления означало не новизну по отношению к городам юга, а принципиальную новизну первотворения, к которым «возвращался» русский народ, жаждущий здесь, на земле, обрести рай золотого века.

«Северный путь пролегает через горизонты мифа о вечном возвращении мира и человека к своим родовым корням и истокам, к своей покинутой прародине» (Н.М. Теребихин). Предельным реальным географическим объектом в мифологии северного лукоморья стал архипелаг Новая Земля, которую поморы называли Маткой. Далее морские пути шли мифическими дорогами «новоземельских» видений островов рая и ада среди вод Студеного океана.

В ПОИСКАХ ЗЕМЛИ ОБЕТОВАННОЙ

Обращенность времени вспять в славянской мифологии сыграла свою роль в осмыслении христианской идеологемы. Как пишет Н. Теребихин, «русская история открывается не «Книгой Бытия», описывающей процесс сотворения мира, его начало, а «Апокалипсисом» (Откровением Иоанна Богослова), пророчествующим о конце старого мира и творении «нового неба и новой земли».

Иоанн Богослов

Эсхатология основного змееборческого мифа была осмыслена в формах христианской эсхатологии, битвы архангела Михаила со змеем и второго пришествия Христа в Судный день. Образ «новых» земель золотого века слился с образом Нового Иерусалима. Борьба с инородным окружением как на юге (половцы), так и на севере (чудь) представлялась апокалиптической борьбой русского, богоизбранного, народа с «нечистыми» народами, заполонившими мир (см. «Слово о полку Игореве», «Повесть временных лет», «Откровение» Мефодия Патарского).

Усекновение главы Мефодия Патарского

Самоощущение богоизбранничества русского народа проявляется, по мнению В.Н. Топорова, «в уникальной (во всяком случае, по масштабам) соотнесенности народа и его высшего религиозного символа: крестьяне, христиане — крест, Христос — воскресать», а также в том, что время сезонных работ (крестьянская страда) и недельный календарный цикл (седьмой день недели — воскресенье) соотносились с крестной жертвой Христа.

Реальное участие русского народа в эсхатологической драме делало столь же реальным земное существование Небесного Иерусалима. В самосознании русского народа «существует единая и универсальная цель («сверхцель»), самое заветное желание и самая глубокая мечта и надежда — святое царство (святость, святое состояние, святая жизнь) на земле и для человека… сильно и актуально упование на то, что это святое состояние может быть предельно приближено (или даже само открыться, наступить) в пространстве и времени».

В свете этого освоение новых пространств не было «отягощено утилитарными целями материального преобразования мира, но представляло собой эсхатологический исход русского народа на Восток, в райскую преображенную страну «новой земли и нового неба». Образ «страны Востока» является путеводной звездой русского народа в ходе освоения не только «географически восточных» земель Сибири, но и «эсхатологически восточных» земель Севера». Поэтому доместикацию (одомашнивание. — Ред.) Севера, Сибири, Дальнего Востока, Чукотки, Аляски необходимо рассматривать как единый, непрерывный процесс развертывания «русской идеи» поисков чаемой Обетованной Земли Царства Небесного, «стольного града» вечного Востока» (Н.М. Теребихин).

Наиболее ярким примером соотнесенности «новых» городов Русского Севера с идеей Нового Иерусалима является ориентация строителей Софии Новгородской на образец церкви Храма Господня в Иерусалиме (в отличие от ориентации киевских мастеров на образцы имперского Константинополя), а также массовое паломничество жителей Новгорода в Иерусалим за святыми свидетельствами реальности жертвы Христа. Иерусалим земной как свидетель явления Христа, передавая свою святость Новгороду, становился своеобразным указателем в поисках Иерусалима Нового.

Строительство каждого крупного «нового» стольного города, выдвинутого на север, воспринималось как приближение к искомому священному образцу. Новгород передал свое стольное место Севера Архангельску (первоначальное название «Новгородок», «Новый город»), а затем тот — Петербургу, в чьей номинации подчеркивался статус новой столицы. В посвящении храмов и выборе для них исходных образцов тоже сохранялась преемственность идеи устремленности к Царству Божию на земле.

Другим образом чаемого русской душой Нового Иерусалима является возникший именно на Севере образ острова-монастыря, воздвигнутого среди запредельных вод. «В наиболее чистом виде образ Града Небесного, — пишет Л. Лебедев, — осуществлялся в русских монастырях, особенно тех, что находились в стороне, вдали от шумных городов… Такие монастыри и наипаче те из них, что имели белокаменные стены и белокаменные храмы, увенчанные золотыми куполами, и воспринимались и были подлинными образами Града Небесного, возникшего на земле».

Это тем более относится к монастырям на островах, чья территория, согласно сакральной географии Севера, уже принадлежала миру иному, лежащему за водами Океан-моря и сопряженному с центральной осью мироздания. Если, согласно мнению Н. Теребихина, «дорога России к морю — это одна из ипостасей ее столбовой дороги к Храму», то пути-дороги, пролегающие через инобытие водных просторов, — это дорога к Царству Небесному на земле.

Языческая символика острова как первичной суши божественного творения совпадает с символикой апокалиптической битвы, в результате которой мир преобразится и воссоединится с Богом в Царствии Небесном. Столкновение с местными языческими культурами в результате колонизации воспринималось как последняя битва с «нечистыми» народами и как космическое землеустроение, что вкупе давало «обожение» или преображение новообретенных земель. Именно эти идеи придают такую мощь северной архитектуре, начиная с Софии Новгородской и кончая ансамблем Преображенского монастыря на Соловецких островах, наиболее выдвинутого в запредельность северных морей форпоста Святой Руси.

Свято-Троицкий монастырь на Рощинском о-ве р. Свирь

Спасо-Преображенский монастырь на о-ве Валаам

Среди островных монастырей Севера можно назвать Валаамский монастырь, монастыри на Рощинском острове р. Свирь, на Коне-острове Ладожского озера, на Анзерском острове («Искусство», № 10/2008), на острове Муг Мусозера, монастыри на островах Онежского озера, на Черных островах близ р. Шексны и др. Особое место занимает ансамбль на острове Кижи — Кижский погост («Искусство», № 17/2008).

ОРИЕНТИРОВАННОСТЬ НА ПРОСТОТУ

Мифологический в своей основе пафос освоения новых, отвоеванных у хаоса земель проявился в культуре Севера в ее приверженности к наиболее архаичным формам организации пространства. В связи с этим Н. Теребихин пишет: «Поморский мир, строившийся на метафизической заповеди «как мера и красота скажут», по законам Божественного Домостроительства, поражает удивительной простотой, лаконичностью и в то же время симфоничностью, соборностью форм своего религиозного, социального и хозяйственно-экономического уклада, сакральная геометрия которого воспроизводит архетипы и символы центра (точки) и периферии (круга), квадрата, треугольника, триады, линии (пути). Образы центра и периферии лежат в основаниях пространственной организации северного мира, в центре которого возводилась священная триада храмового ансамбля, трехчастная композиция которого (две церкви и колокольня), воспроизводила геометрическую форму треугольника, вписанного в круг «мирской периферии (ограда вокруг храмового «тройника» со встроенными в нее торговыми лавками и рядами; расходящиеся из центра круги жилищных и хозяйственных построек)».

В наиболее чистом виде данная схема воспроизводится в одном из самых совершенных архитектурных ансамблей Севера — Кижах. Его формы и пространственная композиция предельно просты, и в этой простоте заключена еще одна особенность северно-русской культуры — ее стремление к предельной «простоте текстов», «максимальное приближение и соответствие простому божественному «глаголу»… Центростремительная, ориентированная на Северный полюс мира поморская культура — это культура кристально чистых и простых пространственных форм, пребывающих во вневременном состоянии вечного покоя».

В Кижах эта «простота текстов» находит выражение в прозрачности образности мировой горы, который дословно прочитывается в формах Преображенского храма. Так же прозрачен и образ цветущего мирового древа в церкви Покрова Богоматери. Обостренное же одиночество вертикали колокольни напоминает об уникальной единичности гласа Божьего, прозвучавшего в тишине довременного хаоса.

Пермогорские и кенозерские прялки

Симфонизм образов достигается однородностью всех составляющих частей, объединенных идеей Животворящего креста. Он «как могучее средоточие, которое все связывает и все в себе содержит, обладал неизмеримой творящей, порождающей энергией, представлял собой священный «свиток» мирового пространства».

Вологодские прялки-копылы. Конец XIX в.

И. Машков. Пряха. 1992. Частная коллекция

И. Куликов. Пряхи. 1903

Ориентированность на простоту проявилась и в северной деревянной архитектуре, этом «богословии в дереве», которое, оперируя всего двумя модулями, — четвериком-квадратом и восьмериком-кругом, сумело передать в уникальности каждого храма невероятное разнообразие божественного творения. Компактность и простота форм северной русской избы соответствует тому же принципу. Тенденции собирания под одну крышу разнородных элементов проявились очень рано в северной архитектуре, о чем свидетельствует идеология первого храма, осенившего Русский Север — храма Св. Софии в Новгороде, где под единый кров были объединены пределы всех концов города, представляющие изначальный племенной союз, в который соединились разные народности.

Поклонный крест на горе Секирной
Соловки

Поклонный крест узникам Соловецких островов

Из всех перечисленных выше геометрических базовых символов наибольшей архаичностью отличается круг. «Образ круга как идеальной модели мира, как символа совершенства и небесной красоты входил в самую плоть (сердцевину) северного мирского менталитета… Круг явился одним из центральных образов северной народной эстетики, совпадавшей, по существу, с неземной Красотой» (Н.М. Теребихин). Здесь в один ряд могут быть поставлены приверженность северного прикладного искусства кругу как ведущему орнаментальному мотиву, символизирующему окоем всего белого света и сам божественный белый свет на резных северных прялках, восьмиконечные кресты на Заячьем острове Соловецкого архипелага, строительство восьмериковых храмов, называемых в народе «круглыми», традиции вождения «магических кругов» девичьих храмовых хороводов, вторящих мироустроенческому кругу крестного хода, «круговые песни», сопровождавшие троекратное вождение хороводов вокруг поселений, обязательная круговая ограда, окружающая храмовые строения, и др.

Птицы счастья

Одним из наиболее поэтичных и совершенных созданий северной культуры является образ деревянной «птицы счастья», чье волнистое оперение полностью замыкается в гармонической бесконечности круга. Дословный синтез всех вышеперечисленных мироустроительных кругов (круга, восьмерика, восьмиконечного креста и хоровода) демонстрирует церковь Покрова Богоматери в Кижах.

Если круг определял внешние границы организованного космоса, то крест обозначал его середину и содержал в себе принцип развертывания преображенного крестом пространства вовне, реализацию в пространстве священной триады: крест — часовня — храм. Всем побывавшим на Русском Севере, и особенно на Соловках, бросается в глаза большое количество крестов — простых, восьмиконечных, а также с иконой и выстроенным над ним футляром с двускатной крышей. «Воздвижение креста на вновь открытой («обретенной») земле явилось исходным моментом формирования священной топографии».

Поклонный крест на Заячьем острове
Соловки

Соловецкие поклонные кресты
Старая фотография

Крест как обозначение центра христианского мира ставили прежде всего в местах языческих святилищ местного населения, вытесняя язычество из центра на периферию. Этим объясняется воздвижение крестов на возвышенностях, в священных рощах, вблизи уникальных природных объектов (многовековые деревья, большие валуны, источники и пр.), на островах (как локусов мира мертвых местных племен). Со временем кресты заменялись часовней, а затем храмом или монастырскими комплексами.

Размещение крестов на околице, по краям улиц, при въездах в населенный пункт, на перекрестках, у мостов, на местах сенокоса или иных пустынных местах, вдоль дорог, на берегах рек и морей знаменует иную, охранительную роль креста на границах с иномирными областями бытия. Берега Белого моря изобиловали обетными крестами, которые ставили моряки, возвращающиеся из морского плавания. Их воздвигали не только как знак благодарственной молитвы за возвращение, но и как знак очищения от пребывания в ином мире хаоса морских стихий. Береговые кресты обозначали также нерушимость границ Святой Руси.

Кресты на краю деревни охраняли границы поселения и служили маркером мира живых и мира мертвых (кладбища находились за границей поселений). На особо опасных пространствах перекрестка кресты символизировали правильный для христианина выбор. Дорожные кресты дорог Русского Севера указывали направление поисков Града Обетованного, цели и последнего пристанища истинного христианина.

ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ ДНЯ

Восприятие Севера как священного центра России, как хранителя русской духовности проявилось в своеобразном культурном паломничестве деятелей культуры на север страны. После посещения Валаама Н.С.Лесков написал повесть «Очарованный странник». В поисках русской идеи М.В.Нестеров воспроизвел в своих полотнах северный мир монастырей и скитов. Соприкосновение с северной природой помогло П.И.Чайковскому преодолеть духовный кризис и написать величественную по звучанию вторую часть Первой симфонии «Угрюмый, туманный край». В 1960-е гг. мастера так называемого сурового стиля устремились на Север в поисках все тех же корней русской культуры. В результате русская живопись получила незабываемый мезенский цикл В.Попкова и северные пейзажи Н.Андронова.

М. Нестеров. Лисичка. 1914. Государственная
Третьяковская галерея, Москва

М. Нестеров. Молчание. 1903. Государственная
Третьяковская галерея, Москва

В современных политических условиях особое положение Русского Севера проявляется в таких акциях, как изготовление и перенесение памятного креста с Соловецких островов на Бутовский полигон под Москвой, печальное место массовых расстрелов в 1930-е гг. Процессы укрепления границ России наподобие тех, что происходили во времена русской колонизации Севера, имеют место и сегодня, в связи с чем стоит отметить установление большого количества крестов или памятных знаков на берегах Дальнего Востока, Камчатки, на юге страны — в Астрахани.

Изготовление и перенесение памятного креста
с Соловецких островов на Бутовский полигон. Фотографии 2007 г.

Чаяния русской души в обретении Града Небесного слышны в стихах-песнях одного из наиболее талантливых представителей современной рок-культуры, Бориса Гребенщикова:

В пурпурных снегах
Потерян наш след;
Мы уйдем за дождем,
Разбив зеркала.

Наш город лежит
На краю тишины;
Полночь, наш друг,
Укажет нам путь;

По другую сторону дня
Мы уйдем
В ту страну, где ветер
Вернет нам глаза;
По другую сторону дня
Мы уйдем
В этот город,
Где времени нет…

(Из цикла «Гиперборея»)

ЛИТЕРАТУРА

Денисова И.М. Образ чудо-острова в контексте антропоморфной модели мира и его символы в народном искусстве // Музей, традиции, этничность. ХХ–ХХI вв. – СПб., 2002.

Колпакова Г.С. Искусство Древней Руси: Домонгольский период. – СПб., 2007.

Теребихин Н.М. Метафизика Севера: Монография. – Архангельск: Поморский университет, 2004.

Топоров В.Н. Об одном архаическом индоевропейском элементе в древнерусской духовной культуре – svet // Языки культуры и проблемы переводимости. – М., 1987.

Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей. – М., 1890.