НОВОСТИ КУЛЬТУРЫ

Марк САРТАН

ВЛАСТЬ ВОДЫ

Какой образ всплывает перед вашим внутренним взором, когда вы пытаетесь представить себе воду? Неистовый океанский прибой? Чугунная колонка с отполированной тысячами ладоней рукояткой? Скрипучий лязг мятого ведра, с усилием возносящегося из недр колодца? Рябое зеркало лесного озера? Обжигающая пригоршня, зачерпнутая из ледяного родника в жаркий полдень? Теплоход, с протяжным гудком вальяжно отваливающий от пристани? Слеза украдкой? Ручей? Стремнина? Кран на кухне? Река времен?

С трудом преодолев соблазн продолжить список — наверное, можно было бы исписать всю газету, — признаюсь, что не льстил себя надеждой угадать. Уверен, что вариантов столько, сколько людей, а пять (или уже шесть?) миллиардов версий нам с вами не осилить. Но мысль, думаю, ясна. Верная своей текучей изменчивости, вода может рождать разные образы.

Сама способность «рождать» уже скрыта в ее бездонных глубинах, ибо без влаги — одной из водных ипостасей — на свет разве что саламандры появляются. Но и гибель, смерть, упокоение таятся там же, в безднах и омутах, в которые — с головой! А еще она умеет одновременно показывать и скрывать, обновлять и разрушать, обмывать и затоплять... и снова пора остановить поток. А чтобы не воздвигать плотину в третий раз, перечень следующих воплощений не стану даже и начинать. Напомню лишь о всепроникающей влаге, раньше уже просочившейся в мой текст, и отмечу, что диапазон простирается от безмолвной глыбы стылого льда до шипящей струи жгучего пара. В общем, вода, вода, кругом вода...

Собираясь в Русский музей на выставку «Власть воды», я едва не утонул в море нахлынувших ассоциаций. Пришлось а-ля барон Мюнхгаузен вытащить себя самого на поверхность, встряхнуться, обсохнуть и войти в корпус Бенуа, что на канале (!) Грибоедова, с открытым восприятием — ну-ка, что нам покажут?

Каждая выставка неизбежно должна вписаться в отведенное ей пространство, как вода принимает форму сосуда. Хорошо, если в распоряжении организаторов есть большой-большой зал, который можно разгородить стендами по своему усмотрению. Вон, в парижском Центре Помпиду воду изгнали наружу и даже канализационные трубы вынесли за стены, чтобы кураторы могли свободно распоряжаться гигантскими площадями целых этажей.

На долю Русского музея такого счастья не выпало, и его экспозициям приходится втискиваться в прокрустово ложе анфилад, заканчивающихся тупиком и разделенных к тому же центральным входом. На сей раз экспонатов хватило на две анфилады, что продиктовало нехитрый ход: налево — классика, направо — м-м-м... назовем это современным искусством. Прием, знакомый нам по выставке «Время перемен», о которой вы читали в газете «Искусство», и снова не совсем убедительный: кое-какие картины с успехом могли перетечь в противоположную часть экспозиции. Не хочет искусство делиться надвое, как вода не желает резаться ножом.

Крещение. XVII в.

Раздел классики начинается с религиозной подборки. Вокруг воздвигнутого посередине экрана, на который проецируется бесконечный беззвучный водопад (совершенно, на мой взгляд, неуместный), собраны живописные работы на библейскую тему. Икона «Крещение» в этом контексте отсылает нас к символике воды как духовного очищения. Тут же есть и примеры противоположного значения. Сдержанно-трагичный картон Ф.А. Бруни «Всемирный потоп», предназначенный для росписи Исаакиевского собора, противостоит разгулу стихии на одноименном холсте И.К. Айвазовского, где отчаянно карабкающийся на скалу слон выражает больше воли к жизни, чем все пафосно воздетые к небу длани бесчисленных тонущих людей.

Стихия бушует и в следующем разделе. Здесь вздымается гигантская «Волна» того же Айвазовского, уже почти поглотившая трехмачтовый корабль, кажущийся на ее фоне утлым суденышком. Вслед за банальным кораблем в море житейских бурь на ум приходят неизбежные литературные ассоциации, вроде «восстать противу моря бедствий» или «не сладит с морем и судьбой». Здесь люди пока живы и цепляются за обломки мачты, но им явно не продержаться.

Г. Сорока. Рыбаки. Вторая половина 1840-х

Один шаг, и настроение полностью меняется. Тишина и покой, тихо глазки закрой... как пастушок А.Г.Венецианова, прикорнувший возле невзрачной лужицы. Вокруг царит умиротворение, и зеркальное спокойствие речной глади отражает душевный покой героев. Бредет погруженный в свои думы «Пустынник» М.В. Нестерова, медитируют на речном берегу «Рыбаки» Г.В. Сороки, неспешно растягивает меха гармонист «На Волге» А. Е. Архипова. Вокруг все наше, до боли родное и узнаваемое. Море выглядело стихией чужой и опасной, а вот безмятежная вода озер и рек — это настоящая Россия. Не случайно одна из версий происхождения названия «Русь» выводит ее из того же корня, что и «река».

А. Архипов. На Волге. 1889

Впрочем, водный покой многозначен, и от него один шаг к покою вечному. А значит — к знаменитому образу Левитана, тоже водному и потому зиятельно отсутствующему на выставке, собранной Русским музеем из собственных экспонатов. Но мы, верные человеческой природе, избегающей думать о смерти, сделаем шаг в другом направлении, то есть в соседний зал, и погрузимся в миф.

Н. Милиоти. Рождение Венеры. 1912

Что скрывается в темных морских глубинах, что может оттуда явиться изумленному взору, какие сказочные герои бороздят океан легенд? Ответы на стенах и постаментах. Репинский «Садко» любуется подводными красавицами, плывущими мимо него в сопровождении золотых рыбок. В оргазмическом пенном выплеске является в мир Венера на полотне Н.Д. Милиоти. Ей вторит сладострастный изгиб «Волны», изваянной С.Д. Эрьзя в виде обнаженной наяды. Плывут на парусном корабле «Борис и Глеб» И.Я. Билибина, и ласковая волна устилает им путь ритмичным орнаментом завитков. Тут же «Заморские гости» Н.К. Рериха отражаются в воде набором цветных импрессионистических пятен.

И. Билибин. Корабль. Эскиз. 1926

Прелюдия красочных отблесков готовит нас к следующему залу, где царят отражения. Здесь вода скрывает даже самое себя и честным эхом вторит подлунному и подсолнечному миру. У В.Э.Борисова-Мусатова она превращается в чисто декоративную поверхность водоема, у И.И.Левитана впитывает густую небесную синь, а в замечательной ранней серии В.В. Кандинского вспыхивает и рассыпается разноцветным сполохом бликов. Верный своему вечному стремлению писать российскую грязь, А.Г.Саврасов представлен в этом зале мрачноватым «Закатом над болотом».

В. Кандинский. Красная церковь. 1900-е

К. Редько. Полуночное солнце (Северное сияние). 1925

Н. Богушевская, Д. Митлянский. Улов. 1957

В. Ватенин. Субботний вечер на Онеге. 1967

Последний зал «классики» демонстрирует нам жизнь у воды. Здесь купаются кони, дети и взрослые, принимают душ обнаженные натурщицы, выскакивают из Серебренических бань московские жительницы. Все это служит преамбулой к изображению суровых людей, несущих свою нелегкую вахту спокойно и радостно, как и положено героям труда. Гжельские керамические колхозники работы Н.В.Богушевской и Д.Ю.Митлянского с усилием поднимают свой «Улов», в «Субботний вечер на Онеге» В.В.Ватенина мужики ведут на троих неторопливую трезвую беседу на фоне мирно зачаленных сейнеров, «Полуночное солнце» К.Н.Редько освещает рыбацкие баркасы. Покоренная советским человеком стихия выглядит спокойной и ручной настолько, что даже авторам развески стало неуютно от такой однозначности, и они в неприметном углу поместили «Утопленницу» И.Л.Лизака — своеобразное memento mori.

И. Лизак. Композиция (Утопленница). 1927

На этой «оптимистической» ноте классический раздел «Власти воды» заканчивается. Уверенными гребками проплыв мимо экспозиции в обратную сторону, мы возвращаемся к началу и оттуда уже перебираемся в современный раздел.

Это искусство, странное и бесшабашное, не позволило расчленить себя по тематическому принципу. Да и не отстоялось оно в умах, душах и искусствоведческих диссертациях, муть не осела, мусор не всплыл, все перемешано — зерна с плевелами, а овны с козлищами. Некоторые экспонаты попали сюда по чисто формальному признаку наличия воды «в кадре», даже если она не несет никакой эмоциональной и смысловой нагрузки. Тоже своего рода магическая власть воды, только над кураторами экспозиции.

Но отдельные вещи запоминаются и даже добавляют новые интерпретации к бесконечному потоку водных ассоциаций.

М. Хазин. Мой взгляд на воду. Автопортрет с водой. 2008

На «Автопортрете с водой» М. Хазина вода предстает вдруг пособницей двуличия, она искажает образ и уводит взгляд в сторону. Лжет ли она «в глаза» или, наоборот, смывает поверхностное и обнажает незримое — разбираться приходится ошеломленному зрителю.

Д. Герман. Последнее путешествие. 1998

Герой Д.С. Германа отправляется в «Последнее путешествие» на крошечной лодочке, мгновенно отсылающей к ладье Харона. Однако ж никакого Харона нигде не наблюдается, и человечек в экзистенциальном одиночестве то ли отчаянно пытается выгрести из царства теней, то ли мучительно отрабатывает роль за незримого перевозчика.

Д. Каминкер. Гребец (Лодка). 1982

Отчаянно работает веслами и «Гребец» Д.Д. Каминкера. Кажется, будто физически ощущаешь их тяжесть и то нечеловеческое усилие, которое нужно для преодоления водной стихии. Парадоксальным образом скульптор передал это усилие в камне, инертном антиподе текучей воды, и соединение двух противоположных стихий — «волна и камень» — в очередной раз обогащает палитру водных метафор.

Как и положено современному искусству, отдельные экспонаты физиологического толка вызывают у здорового человека естественное чувство брезгливого отторжения. Таков, например, фонтан В.Цаголова, который изображает киллера, мочащегося на труп убитой им жертвы. Остается только умолять вслед за незабвенным Козьмой Прутковым: «Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану».

А уж после такого заявления классика, внезапно возникшего в моем тексте, мне остается только перекрыть и свой фонтан и завершить поток слов. Остальное доскажут иллюстрации.