ТОЧКА ЗРЕНИЯ

 

Александр МЕЛИХОВ,
заместитель главного редактора журнала «Нева»,
Санкт-Петербург

 

Жив ли мальчик?

С Лией Михайловной Предтеченской нас связывали очень нежные отношения, и я где мог и как мог воспевал курс мировой художественной культуры вместе с его создательницей. Однако спорили мы постоянно. Я соглашался, что если начальство открыто заявляет, что ему нужны станочники, а не ценители Бетховена и Врубеля, то мы должны доказывать, что без Врубеля и в станочники не выйти: человек с развитым эстетическим вкусом-де не может плохо растачивать шайбу или штукатурить стену.

Говорить мы это должны, но нельзя же самим верить в собственную пропаганду — наши оппоненты до такого не опускаются. На самом же деле мы просто любим искусство, а потому стараемся навербовать для его поддержки как можно больше сторонников, не задумываясь, что от этого приобретет общество, а тем более они сами.

О. Роден. Мыслитель. Фрагмент. 1880–1882. Музей Родена, Париж

 

Лия Михайловна всегда протестовала с такой пылкостью, что хотелось поддразнивать ее снова и снова — уж очень это было очаровательно и трогательно. И я доказывал, что никакого нравственного начала искусство не несет, что оно может с одинаковым успехом эстетизировать как добро, так и зло, но если бы даже искусство действительно воспитывало нравственность, то и в этом случае воспитуемый мог бы вполне резонно поинтересоваться: а зачем мне ваша нравственность, которая сулит мне одни неприятности? Что я буду иметь с вашего искусства? Я лучше сохраню свободу выбора — когда выгодно, буду действовать нравственно, когда невыгодно — безнравственно…

Однако Лия Михайловна не могла даже поверить, что подобные кощунственные речи можно произносить всерьез, — ведь ей было так ясно, что безнравственные, равнодушные к искусству парии влачат самое жалкое существование, что красота, добро и счастье живут в миру в таком же гармоническом единстве, как и в ее собственной вечно юной душе.

Колоннада Лувра

 

Лия Михайловна ушла из жизни на вершине признания — на той вершине, откуда неизбежно начинается путь вниз. «Погубят ребенка, погубят ребенка», — повторяла она, страшась того, что ее любимый курс превратят в курс культурологии. Целью курса МХК Лия Михайловна считала переживание, а не знание того, какими средствами это переживание принято добывать, — автомобиль, считала она, нужен, чтобы путешествовать, а не изучать устройство двигателя…

Но что сейчас происходит с МХК, я не представляю. Зато за эти годы я гораздо лучше понял, каковы цели искусства, что с него имеют те, кому открыт его мир.

Главная цель искусства ровно та же, что и у всей нашей духовной деятельности, — самооборона. Обеспечение максимального психологического комфорта, что возможно только в мире иллюзий, ибо реальность всегда слишком ужасна. Даже в редкие более или менее спокойные периоды в жизни человека всегда присутствует приближающаяся старость, смерть, потеря дорогих ему людей… А уж что касается периодов беспокойных — воздержусь от перечисления того, что всем и без меня прекрасно известно.

Искусство, таким образом, выстраивает иллюзорный мир, в котором можно — что бы вы думали? — жить! Конечно, наиболее приятным образом обустраивают этот мир чистые сказки, изображающие человека могущественным, бессмертным, находящимся под защитой высших сил, но эта святая простота с такой очевидностью противоречит реальности, влечет за собою столь ужасную расплату, что наслаждаться ею человек способен лишь в пору младенческой наивности. И, пожалуй, самым изысканным изобретением в искусстве духовной самообороны оказалась трагедия: она не только признает все ужасы мира, но даже намеренно их концентрирует — однако изображает человека среди этих ужасов красивым и несгибаемым. Пробуждая в нем гордость, а следовательно, и силу. Да, мы беспомощны перед мировым хаосом — но зато как прекрасны!

Фра Анжелико. Благовещение. Ок. 1440. Музей Сан Марко, Флоренция

 

Работая с людьми, пытавшимися добровольно уйти из жизни, я убедился, что убивают не столько сами страдания, сколько ощущение ничтожности этих страданий, убивает сочетание несчастья с унижением. Если человек сумеет создать красивый образ своего горя — он уже наполовину спасен.

Красота спасает в самом что ни на есть медицинском смысле этого слова. Однако создать ее и ощутить способен лишь человек эстетически искушенный, ибо красота есть не что иное, как сходство с почитаемыми культурными образцами: я похож на Дон Кихота, я такой же, как король Лир, как Джульетта или Корделия…

Не восхищаясь образцами, невозможно восхититься и собой.

Поэтому на вопрос «Что я буду иметь с искусства?» можно дать простой и четкий ответ: ты будешь жить в более красивом мире, ты будешь лучше защищен от несчастий и скуки, тебе не понадобятся такие убийственные стимуляторы, как наркотики и алкоголь. А глубинной причиной самоубийств и наркомании я считаю (и постарался показать это в своем романе «Чума») упадок коллективных грез, которые и есть культура.

А. Дюрер. Меланхолия I. 1514

 

А сделается ли человек при этом более высоконравственным — бог весть. Но что он станет гораздо меньше нуждаться в безнравственных поступках — в этом сомневаться трудно. Человек более защищенный и, следовательно, более счастливый имеет меньше причин бояться и завидовать, а страх и зависть, собственно говоря, и есть отец и мать всяческого зла.

Жаль только, уже никогда не удастся до закрытия метро поспорить об этих материях с самой Лией Михайловной в ее профессорской квартире у подножия серой сталинской громады — закрытого «ящика», прежде носившего ласковое имя Пентагон…

И согласятся ли со мною ее последователи — тоже не знаю. Да и считают ли они себя ее последователями?

И жив ли ее ребенок? Не превратился ли он во взрослого зануду?