Мальчик растет и самоопределяется

На мою долю не выпало, увы, такого счастья, как обсуждать с Лией Михайловной Предтеченской проблемы курса «Мировая художественная культура». Тем ценнее для меня была та реплика, которую Александр Мелихов прислал в редакцию. Я буквально услышал голос родителей, беспокоящихся за судьбу своего чада. А судьба ребенка непростая, и наши читатели хорошо это знают.

Опасности, которые предвидела Лия Михайловна, оказались не надуманными. Да, предмет МХК действительно часто превращается в курс если не культурологии, то истории искусств. Художественные произведения становятся лишь свидетельствами исторической эпохи, а такая тонкая материя, как художественный образ, ускользает от рассмотрения. Эмоции — «переживания», в терминах Л.М.Предтеченской, — тоже зачастую выхолащиваются. И преподавание МХК, как и большинства других школьных предметов, сводится к заливке в детские мозги набора фактов, дат, фамилий и чужих оценок. Полученные знания помогают при необходимости бегло отвечать на вопросы тестов, но не пробуждают ни мысли, ни чувства.

П. Рего. Семья. 1988. Собрание Саатчи, Лондон

Проблема есть, и отворачиваться было бы нечестно. Но еще раз подчеркну — это общешкольная проблема. Разве литература в школе живет по-другому? А история? Про естественно-научные дисциплины я уж и не говорю...

Так что судьба МХК неразрывно связана с судьбой школы. А она вот уже лет двадцать как реформируется, но пока со своими задачами не определилась.

Впрочем, вышесказанное нуждается в одной важной оговорке. Как только мы спускаемся с высот на землю, от Школы вообще к отдельным учителям в частности, так обнаруживаем, что они разные и далеко не все сводят предмет к истории искусств. Есть и те, которые ставят цели «по Предтеченской» и видят в МХК уникальную в школе возможность достичь эмоционального переживания. Соответственно и строят свои уроки.

Вот только есть одна закавыка... Я не знаю, предвидела ли это Лия Михайловна, но ее последователи, по моим наблюдениям, спотыкаются здесь очень часто.

В реальной школьной жизни обнаруживается, что само по себе предъявление произведения искусства ребенку не вызывает того переживания, на которое рассчитано. Например, живописную работу с ходу большинство учеников способны оценить в лучшем случае только по шкалам «красиво–некрасиво» и «похоже–непохоже». А для переживания произведения искусства, согласитесь, этого маловато.

Даже в таком хрестоматийном произведении, как «Над вечным покоем» Левитана, не всякий школьник почувствует авторские раздумья о судьбах России, а еще более редкий станет им со-переживать. И не по причине душевной черствости, нет. Просто он видит на картине лишь то, что там изображено: церковь, реку, облака. Художественный же образ, а именно он и вызывает желанные переживания, надо еще уметь прочитать.

Так возникает (непредвиденная?) проблема — обучить детей пониманию языка искусств. Ведь никто ж не ждет, что ребенок будет сопереживать Байрону в оригинале, если он не знает английского языка?

Ф. Гойя. Натюрморт с лососем. 1810-е.
Собрание Оскара Рейнхарта. Винтертур, Швейцария

«Целью курса МХК Лия Михайловна считала переживание, а не знание того, какими средствами это переживание принято добывать…» С этим трудно спорить, если понимать ее слова как расстановку акцентов. Цель — это цель, а средства — это средства. Если без них цель недостижима, то ими нужно овладеть. Поэтому преподаватели МХК, в том числе и «по Предтеченской», учат детей средствам достижения желанного переживания, то есть языку искусств, не побоюсь этого слова, искусствоведению — не путать с историей искусств.

Что касается целей искусства, то и здесь соглашусь с Александром Мелиховым. Но лишь наполовину. «Искусство выстраивает иллюзорный мир, в котором можно жить!» Правда? Правда. Но только иногда...

Были целые периоды в истории, когда искусство именно так и видело свои цели. Самый яркий пример — Возрождение. Чем кончилось? Ничего не вышло. Мир не подчинился, реальность пробилась сквозь иллюзии, и художники это почувствовали первыми — подтверждение этого гравюра Дюрера «Меланхолия» и творчество позднего Микеланджело.

И дальше на протяжении веков искусство то прозревало силы первобытного хаоса, бесцельной энергии вселенной, то, словно испугавшись, запечатывало их иллюзорными упорядоченными структурами, чтоб не прорвались на поверхность. На смену выверенному Возрождению с его верой в порядок и разум спешило взвихренное барокко, ломавшее фронтоны, изгибавшее фасады и содрогавшееся от напора стихий, не подвластных человеку. Потом академизм и классицизм вновь предпочли успокоительную упорядоченность, но и они уступили дорогу романтизму, который в иллюзии удобного мира не верил. В общем, то так, то этак...

Ф. Бэкон. Три этюда к фигурам у основания распятия. 1944. Галерея Тейт, Лондон

Сегодняшнее же искусство свою цель видит скорее в избавлении зрителя от иллюзий, чем в навевании ему сна золотого. Мир непостижим, неуправляем, равнодушен, а ты смертен, слаб, исполнен тайных темных желаний, одинок и не ведаешь собственной судьбы — таков посыл чуть ли не всей культуры ХХ века.

Страшно? Конечно. Но кто-то любит искусство, которое усыпляет, а кто-то ценит то, что не дает заснуть. И современное искусство тоже может дать многое. Ты избавишься от обманчивых иллюзий, ощутишь хрупкость и скоротечность своей жизни и получишь сильнейший стимул делать ее богатой и осмысленной уже сегодня. Ибо завтра может быть поздно.

«Новое время к двум главным компонентам трагического миросозерцания — неустранимая противоречивость и непредсказуемость мира — прибавило третий: нашу неустранимую ответственность, понимание того, что всякое воззрение на мир есть в конечном счете еще и продукт нашей собственной воли». Это ведь тоже ваши слова, Александр Мотельевич...

И с ними я уже согласен безоговорочно.